Гара сертип понял, что туркмен просит помощи, и сделал знак своим нукерам. Три сербаза поспешили на помощь, стащили коня в яму…
Засыпав яму землей, туркмен снова отер пот и печально посмотрел на стоящих.
— Теперь я слушаю вас!
Жорж Блоквил не понял, почему он так сказал.
Гара сертип не удержался от вопроса.
— Почему ты не ушел вместе с покинувшими крепость текинцами, туркмен? Или тебе жить надоело? Ты хоть знаешь, кто мы такие? У тебя нет детей?
До сих пор молчавший туркмен заспешил с ответом:
— Я знаю, кто вы, и жить мне не надоело, и дети у меня есть. — Туркмен махнул рукой в сторону свежей могилы. — Вот из-за этого я не смог уйти. Бедняга занедужил. А я оказался хуже зверя, струсил. Бросил его и пошел за всеми, решив, что он и сам сдохнет. Несчастный так жалобно посмотрел мне вслед… — ком подступил к горлу туркмена. Он долго молчал, не в силах справиться с охватившим его волнением.
— И ты вернулся назад? — переводчик перевел на туркменский вопрос Гара сертипа.
— Да, хан, я решил, что вернуться с полпути к предательству тоже мужество, и вернулся. Честно говоря, когда я хотел уходить отсюда, ноги не слушались меня. Вот тогда я понял, какой же я трус. Ведь только благодаря Черному ветру я живу уже двадцать шесть лет. Не будь Черного ветра, я бы еще пять лет назад погиб. А он спас меня от неминуемой смерти, не дал ей догнать меня… Я же в итоге чуть не предал моего верного друга. Бросил сдыхающего коня на произвол судьбы и пошел. Да, иногда человек хуже животного бывает.
— Почему же ты не пристрелил его?
Хозяин Черного ветра окинул недовольным взглядом вначе переводчика, а потом Гара сертипа.
— Туркмен, если возникнет такая необходимость, проявит отвагу и застрелится. Но он никогда не струсит и не застрелит своего коня.
Гара сертип довольно долго молчал, видимо, обдумывал ответ туркмена. Потом грубо спросил:
— А что, если мы теперь пристрелим тебя?
— Значит, судьба.
— Выходит, ты согласен в твоем возрасте умереть из-за зверя?
— Черный ветер не был зверем. Он был настоящим резвым конем. А настоящие скакуны бывают мужественнее человека.
— Детей своих тебе не жалко?
— Жалко, но что я могу поделать? Проживут как-нибудь вместе со своим народом.
— Если же мы сохраним тебе жизнь и отпустим к текинцам, как ты на это посмотришь?
— Буду благодарен судьбе. И вам тоже.
— Если нам придется сразиться с текинцами, ты возьмешь в руки саблю или же не забудешь добра?
— Не могу сказать, что я забуду оказанную мне милость. Но и не могу сказать, что не возьму в руки саблю.
— Это почему же?
— Забыть добро — подлость, но и быть в стороне, когда приходит враг — тоже трусость…