Сердце мое колотилось от радости, что я все-таки здесь, но при этом я и боялся. Я судорожно сжимал под мышкой скрипку и изо всех сил старался не забыть мелодию. Он вел меня меж бесчисленных занавесов, на которых были бесчисленные живые картины. Вверху, высоко, работали люди в красных одеждах. Я ожидал, что мы вот-вот увидим артистов или наездниц, но нет, перед нами оказалась широкая и длинная-длинная лестница. Я едва поспевал за ним — так скоро он бежал по ступеням. Затем мы шли через какие-то обитые бархатом комнаты; случайно я отворил одну из дверей, и к нам ворвался отчаянный шум и гам, и я увидел колышащиеся головы, множество голов. Директор крикнул мне, чтобы я немедленно закрыл дверь, это публика, она ждет представления и заглядывать ей сюда нельзя.
Затем он открыл железную дверцу: внизу раскинулся полукругом огромный зал. Посреди этого великолепного, с фонтанами и пальмовыми зарослями зала стоял красавец-мужчина и, стиснув зубы, с диким выражением глаз, душил женщину. Женщина издавала лишь тяжкие, хриплые вопли — зрелище было ужасное, я громко закричал и с проклятиями потребовал, чтобы ее вырвали у негодяя. Но директор схватил меня за руку. Болван, сказал он, да ведь это мои актеры, и все только игра, к тому же они не настоящие, а из воска, как в паноптикуме. Я присмотрелся получше и увидел, что лицо у женщины в самом деле неестественное, а глаза стеклянные.
Я был пристыжен и перевел разговор на другое, однако сердце мое все еще колотилось неровно. Теперь директор привел меня в большую неприбранную комнату, где на скамьях, как в школе, сидели пестро одетые и раскрашенные мальчики и девочки. Оказалось, это школа клоунов. Меня тоже посадили на скамью, и директор стал по очереди вызывать всех к кафедре. Один вышел на руках и несколько раз стукнулся головой об пол. Ему пришлось повторить свой номер. Затем вызвали высокого человека, он вынул нож и разрезал себе грудь. Из раны хлынула кровь, видны стали легкие, мужчина громко застонал и рухнул наземь. Директор одобрительно кивнул ему.
— Это пойдет, — сказал он, — это понравится.
Самоубийца вернулся на место, достал из парты иголку и нитку и, шипя от боли и гримасничая, зашил себе грудь. Я увидел, что вся грудь его изборождена такими же швами.
Выходили и другие, каждый умел что-то свое. Были чревовещатели, с поразительной верностью подражавшие голосам людей и животных, так что я отказывался верить собственным ушам. Один с таким совершенством подражал голосу ребенка, что у меня слезы навернулись на глаза, потому что он изображал умирающее дитя, — но, взглянув ему в лицо, я, ошеломленный, увидел, что глаза и губы его недвижимы. Другой изображал голос плакавшей и сыпавшей проклятьями женщины, потом выходили еще другие имитаторы женских голосов, слышался хриплый хохот, и в темноте полыхали недобрые глаза.