Дочь же готова была до утра делиться с ним теоретическими познаниями, своим звездным богатством. Константин Григорьевич с горечью признавался себе, что слишком мало во всем этом понимает.
— Изучение новых звезд, папа, — объяснила девушка, — дало нам метод определения расстояний вплоть до экстрагалактических туманностей, а изучение туманностей, связанных с этими звездами, открыло перед нами те свойства атомов, какие еще не наблюдались в земных лабораториях. Возможно, эту тайну атома в значительной мере можно будет постичь именно оттуда, из туманностей… Ты понимаешь теперь, что значит работать в космических лабораториях!.. А тебя удивляло, почему я пошла именно на физмат и именно на астрономическое отделение!
При этом Константину Григорьевичу вспомнилось, как он повез Лялю после окончания десятого класса в Харьков выбирать вуз. Уважая волю отца, девушка терпеливо ходила с ним по разным институтам, которые ему нравились, хотя втайне задолго до поездки обдумала и твердо решила, куда будет поступать. Отцу очень хотелось, чтобы Ляля поступила в медицинский, и она послушно шагала за ним знакомиться с медицинским — сначала в первый, потом во второй. Этот второй особенно нравился старому врачу, потому что Константин Григорьевич сам имел его диплом, полученный в тридцатых годах. До революции Константин Григорьевич из-за материальных недостатков мог стать только фельдшером. Институт он закончил уже в советское время, пожилым человеком.
— Ну, как тебе? — спрашивал он Лялю, показывая ей свой институт.
— Не люблю резать, папа, — капризно морщилась она, осматривая лабораторию.
Тогда они шли в строительный.
— Здесь больше подходит учиться ребятам, а не девушкам, — заявила Ляля, упорно думая о своей заветной мечте.
— Ну, тогда иди в киноактрисы, как тебе советовали подруги, — сердился Константин Григорьевич.
Лялины подруги все время твердили, что с такой фигурой, как у нее, с ее грациозностью дорога только в кино. Но своенравная девочка думала о своем.
И только когда они с отцом вошли в университетский корпус на улице Свободной Академии, Ляля сказала откровенно:
— Отсюда я уже никуда не пойду, папа.
Теперь, в мрачные дни оккупации, Ляля нередко вспоминала радужное харьковское лето 1938 года, когда она, опьяненная светлыми замыслами, радостная от множества заманчивых возможностей, ходила по институтам, заглядывая в распахнутые перед ней двери. День открытых дверей! Заходи, учись! Тысячи юношей и девушек из колхозов и городов, из рабочих и шахтерских поселков имели возможность тогда вот так заглядывать в свое собственное будущее, выбирая самую желанную из многочисленных прекрасных дорог в жизнь, в науку. Сколько поэзии, сколько солнечного пения ощущала она сейчас в тех давнишних юных путешествиях по харьковским вузам!