Гнев и решимость отомстить все больше охватывали Бориса. Уважение к себе, Борьке, Серге, который стоит, не пугаясь, не удирая, хотя внутри у него все дрожит от напряжения, переполняло юношу — бумажка с сообщением Советского информбюро лежит у него на груди, и все вокруг, кажется, знают о ней и видят ее.
Борис заметил, как по тротуару приближается фигура полицая, мерзкая синяя фигура: полицай пронизывает его насквозь; глаза этого негодяя ползают по Борису, как медленные гусеницы по листве; одежда уже не прикрывает бумажку у Бориса на груди, ее видят все, она как медаль. Полицай приближается. Борису хочется повернуться и дать деру вниз, на Подол, бежать изо всех сил, но он говорит себе мысленно: «Стой! От них никуда не убежишь!..»
И стоит.
Опять ему хочется знать, сколько у них, проклятых, еще заготовлено табличек на него, на его друзей, на весь народ. «Стой, будь что будет!»
Полицай, оказывается, знакомый. Семен Коломойцев. Однажды летом возле городского кинотеатра подолянские хлопцы, в их числе и Валентин, решили хорошенько проучить Коломойцева за какие-то подленькие провинности перед товарищами. Они вывели его за театр, в темное место, и после краткого предисловия начали, как говорится, пересчитывать ребра. Остановил их тогда Борис:
— Бросьте вы руки пачкать!
Он органически не переносил телесных расправ. Его от них тошнило.
Теперь Коломойцев, помня давнишнюю услугу, встретил Бориса как приятеля:
— Привет, Серга! Что, пацана разглядываешь? Ох и затянули ж!
Коломойцев был в синей форменной фуражке, в такой же шинели с блестящими пуговицами.
— Когда это вам выдали новую форму? — спросил Серга со спокойствием, которого совсем не ждал от себя.
— Вчера привезли. Прямо из цейхгаузов. Это, говорят, их полиция носила до тридцать третьего года, а потом сняли. — Коломойцев говорил, как-то непривычно шамкая, будто рот был полон ваты.
— И все это время лежали в цейхгаузах? — с подчеркнутым любопытством спросил Серга.
— Все время. Добротное сукно!
— И штаны тоже? — еще спокойнее спросил Борис, неизвестно почему бледнея.
— И штаны. — Коломойцев отвернул широким жестом полу шинели, показывая синие, изрядно вытертые штаны.
Борис внимательно осмотрел их.
— А что это у тебя на заду? Латка?
— Да вот залатано, — прошамкал Коломойцев. — Но под шинелью не видно, правда?
— Конечно.
— Тебе куда, Борис? — Коломойцев назвал его по имени, и Борису вдруг захотелось заехать полицаю в морду. — Ты в Корпусной? Там сегодня памятник Славы сваливают.
— То есть как — сваливают? — не понял сначала Борис.
— Да так просто: решили свалить. Пошли посмотрим…