— Нет у меня документов. В поезде сегодня все сгорело: и вещи, и документы.
— Тогда пройдемте…
Начинает сержант, но тут его перебивает подошедший железнодорожник с пропитанными маслом руками.
— Не чапай яго. Ён с цягника разбомблённого, я бачыв.
— Извините, — милиционер даже честь отдал, прежде чем уйти.
— Племяш мой, — поясняет железнодорожник, — яшчэ малады да дурны.
Воспользовавшись моментом, выпросил у заступника чистую тряпицу, в которой он носил на работу свой тормозок. Я в нее завернул хлеб. Железнодорожник еще хотел отсыпать мне махорки, но я отказался — не курю.
До утра меня больше не тревожили, а утром, умывшись водой из-под крана, я двинул на юго-восток, в Беловежскую пущу. Соревноваться в скорости с немецкими танками глупо, еще глупее встать у них на пути с голыми руками. Но мне проще, у меня есть выбор, в отличие от тех, кого скоро начнут кидать под эти танки с одной винтовкой на троих. И я ухожу в сторону, туда, где не только танки, но и пехота застрянет — в белорусское полесье. А я в летних туфельках, авось пройду. В этих лесах начнут искать убежище десятки тысяч избежавших смерти и плена окруженцев и просто беженцев. Там таких «бездокументных» будет много, к ним привыкнут и будут мало обращать внимания. Попутно прикидываю, под кого из моих ныне живущих родственников можно закосить, но выходит, что не под кого. Нет подходящего по возрасту и полу.
С этими мыслями выхожу к шоссе Брест — Минск — Москва. Шоссе проходит южнее железной дороги, в километре от Ивацевичей. Движение по шоссе довольно интенсивное. По меркам начала сороковых. Для того, кто толкался в пробках на шоссе у Петербурга, такой трафик выглядит просто смешным. Мимо проходит батарея УСВ на конной тяге, ее обгоняет колонна из четырех полуторок, в кузовах какие-то зеленые ящики, а вдалеке уже видна голова пехотной колонны. Встречная полоса пока абсолютно пустая. После прохождения батареи перехожу шоссе и углубляюсь в лесной массив вместе с грунтовой дорогой. До пущи отсюда километров тридцать, надеюсь к вечеру до нее добраться. А с этой стороны Ивацевичей сплошные болота, не местному лучше с дороги не сворачивать. Я и не сворачиваю, я иду, иду и иду.
Иду я уже третий день, в пущу углубился километров на сорок. На второй день пересек шоссейную и железную дороги, идущие с севера на юг, дороги никем не охранялись. О том, где нахожусь, имею весьма смутное представление, дороги постоянно петляют, стараюсь держать общее направление на восток. Постоянно мучают голод и жажда. Ночью к ним добавляется холод, несмотря на дневную жару, ночи довольно прохладные. Как ни странно, в этом краю болот найти проточную воду, которую можно пить, не так просто. Ручьи с приличной водой попадаются редко, сделать запас не в чем, вот и мучаюсь. Хлеб закончился к середине второго дня — как ни пытался растянуть удовольствие, а голод оказался сильнее. Из людей видел только местных пейзан, и то издалека. Очень надеюсь, что они меня не заметили. В деревни я не захожу, к хуторам не приближаюсь. Население здесь смешанное, польско-украинско-белорусское. Первых меньше, последних больше, но чужаков никто не жалует. Один раз видел немецкие самолеты, еще три раза только слышал, чьи — не знаю. Может, наши, может, немецкие. Если бы не эти самолеты, то, кажется, что войны и вовсе нет, сплошной пикник.