Сейчас старику казалось, что тюлени, за которыми он охотится, с присущим им тонким звериным чутьем почувствовали угрожающую им опасность, один за другим с места нырнули в воду и теперь, покинув туркменские берега, целыми стадами плывут в сторону Баку.
Он и сам не заметил, как еще некоторое время предавался мыслям о преследуемых им тюленях: “В окрестностях Баку море самое грязное, вода сплошь покрыта нефтяными пленками”. Старику было жаль тюленей, которые поплывут туда за лучшей долей, а им там вовсе не будет удобно и хорошо.
— В прежние времена рыбы, тюлени, водяные птицы от других берегов плыли к нашим, богатым солнечным светом берегам, — мысленно произнес он.
Кружась вокруг острова в поисках тюленя, старик вновь вспомнил свою больную жену. Ее болезнь, словно мстя ей за что-то, не обращая на нее никакого внимания, изо всех сил тащила ее в могилу. Он представил, как Умман жалобно смотрит по сторонам в надежде на чью-то помощь и со страхом подумал: “Как бы я на старости лет не остался один, как перст”.
Конечно, старику жаль свою жену, ему так хочется поскорее найти лекарство от ее болезни и увидеть, как снова заблестят ее глаза, как она станет прежней и будет смотреть на него с любовью, ему хотелось видеть ее в окружении внуков, воркующей с ними как клушка со своими цыплятами.
Когда старик достал свою поклажу, чтобы выпить чаю и перекусить, отдохнуть и набраться сил, обеденное время уж давно прошло, но у него не было аппетита, ему ничего не хотелось есть, зато очень хотелось чаю, он подумал, как бы сейчас хорошо было оказаться возле костра, на котором в тунче кипит вода. Придя к тому месту, где он оставил лодку, старик снял с себя верхний слой одежды, ему стало немного легче. Помня о том, что идет в море, перед самым выходом из дома он надел на себя одежду, не пропускающую воду и сырость, на нем были желто-коричневые китель и брюки военного покроя из прорезиненной ткани, на ногах смазанные жиром блестящие черные сапоги, в которых он всегда выходил в море, и если бы не соломенная шляпа на голове, он был бы сильно похож на военного.
Ослабив ремень, старик расстегнул пуговицы на вороте, ему стало еще легче, потом он один за другим завернул рукава рубахи, присел на корточки и спокойно, не спеша, умылся водой из пластиковой бутылки. Каждый раз, когда он гладил мокрыми руками лицо, с него будто сходил один пласт усталости. Потом он некоторое время смотрел куда-то поверх причаленной внизу лодки, как будто ждал, что вот сейчас, как обычно, сзади до него донесется голос жены: “А-ю, отец, теперь так и будешь стоять, как столб, забыв о еде!”