Помимо курсов, избираемых по желанию, нам потребовались и такие, которые назывались «корабельным обучением»; под этим капитан понимал, что каждый человек на борту обязан приобрести еще хоть одну специальность, кроме той, с которой он записан в полет. Я отстоял две вахты в увлажнительной камере, пока главный инженер Роч не подтвердил письменно, что, по его мнению, из меня никогда не выйдет механика по ракетным двигателям, поскольку у меня врожденное отсутствие способностей к атомной физике. Честно говоря, я действительно нервничал от близости атомного котла и от сознания, что всего лишь в нескольких футах от нас бушует сорвавшийся с цепи ад.
Не лучше получилось и с профессией фермера; две недели я провел возле установки искусственного кондиционирования атмосферы, и единственное, что мне удалось совершить, не наделав больших ошибок, — это научиться кормить цыплят. Когда же обнаружилось, что я неправильно веду перекрестное опыление каких-то кабачков, пользовавшихся особым расположением миссис О’Тул, она отпустила меня, скорее с сожалением, чем с раздражением.
— Том, — спросила она, — а что ты умеешь делать?
Я подумал.
— Хм-м… могу мыть пробирки. И еще я разводил хомячков.
Тогда она отправила меня в научно-исследовательский отдел, где я приступил к мытью посуды в химической лаборатории и к кормлению подопытных животных. Мензурки тут были из небьющегося стекла. А к электронным микроскопам меня и на пушечный выстрел не подпускали. В общем же я был доволен — ведь меня могли послать и в прачечную.
Из девятнадцати тысяч девятисот перестановок, возможных на «Элси», Дасти Родс и я были наихудшей. Я не пошел заниматься в живописный класс потому, что он записался туда раньше меня; этот прыщ был неплохим рисовальщиком. Могу судить об этом со знанием дела, так как сам прилично рисую, недаром меня туда очень тянуло. Что еще хуже, так это то, что у него был оскорбительно высокий коэффициент интеллигентности — выше, чем у гения, и уж, конечно, куда выше, чем у меня. Так что в спорах он клал меня на обе лопатки. Вместе с тем, у него были манеры поросенка и социальные понятия скунса — ну просто дрянь, с какого конца к нему ни подойти.
Слова «пожалуйста» и «спасибо» в его словаре начисто отсутствовали. Он никогда не застилал сам постель — разве что над ним стоял кто-нибудь с палкой, но зато мне частенько приходилось находить его в моей койке на скомканных простынях, пачкающим грязными ногами мое одеяло. Дасти никогда не вешал одежду на распорки и постоянно оставлял в умывальнике грязь; самое лучшее настроение выражалось у него мрачным молчанием.