Поскольку я уже множество раз проходила через процедуру наведения красоты с Флавием, Венией и Октавией, пережить очередную чистку пёрышек должно бы стать делом привычным.
Но к чему я никак не готова, так это к той мучительной нервотрёпке, которую они мне устраивают. Каждый из них, работая над моей внешностью, разражается слезами по крайней мере дважды, а Октавия вообще всё утро беспрерывно хнычет. Оказывается, они искренне привязались ко мне, и мысль о моём возвращении на арену чрезвычайно печалит их. Прибавьте к этому, что потеряв меня, они теряют входной билет на всякие примечательные общественные мероприятия, в первую очередь, мою свадьбу — и можно понять всю глубину их отчаяния. Попробовать сдерживать свои эмоции, чтобы не ранить чувства других — такая идея никому из них никогда и в голову не приходила, так что неожиданно для себя самой я оказываюсь в роли утешительницы. А поскольку это именно мне предстоит погибнуть, то такое положение дел, мягко выражаясь, выводит меня из себя.
Что там Пит сказал насчёт того проводника — что ему якобы не по себе, оттого что победители вновь вынуждены меряться силами на арене? Что, дескать, публика в Капитолии вовсе не в восторге от этого? Я всё-таки думаю, что они обо всём позабудут, как только прозвучит гонг. Однако это что-то вроде откровения, что надменные капитолийцы могут испытывать какие-то чувства по отношению к нам. Они с удовольствием каждый год смотрят на погибающих детей, но, по-видимому, победители, особенно те, которые уже много лет ходят в знаменитостях, знакомы им слишком хорошо, чтобы продолжать не считать их за людей. Всё равно что смотреть на смерть твоих близких друзей. А ведь мы, люди из дистриктов, именно так и воспринимаем Голодные игры.
К приходу Цинны я уже совсем стервенею и вся на нервах после служения жилеткой-куда-поплакаться для всей моей команды, тем более их рыдания напоминают мне о тех слезах, что, без сомнения, льются сейчас дома. Стоя там в своём тонком халате, с истерзанной кожей и израненным сердцем, я знаю, что ещё одного покаянного взгляда попросту не выдержу. Так что в тот момент, когда он входит в комнату, я бросаю ему:
— Клянусь, если и ты сейчас начнёшь лить слёзы, я тебя укокошу тут же, на месте.
Цинна лишь ухмыляется:
— Что, утро выдалось дождливое?
— Хоть выжимай!
Цинна обнимает меня за плечи и ведёт на ланч.
— Не волнуйся, я все свои эмоции всегда направляю в работу. Таким образом я не нанесу вреда никому, кроме себя самого.
— Предупреждаю: я больше не вынесу их нытья!
— Конечно. Я с ними поговорю, — обещает Цинна.