— Садись. — Он подвел ее к креслу, подвинутому ближе к огню, и сам сел рядом. Некоторое время они молчали, потом он нерешительно заговорил, однако лишь только прозвучали его первые слова, как речь его потекла стремительным потоком.
— Я в полной растерянности, как мне понимать все это, Джорджина… Что, как ты думаешь, я чувствовал сегодня вечером, когда вошел в этот сарай и увидел, что ты целуешь совершенно незнакомого человека перед всеми этими людьми, — и выглядит это так, как будто это доставляет тебе огромное удовольствие! Я знаю, ты не сказала своей матери ничего определенного по поводу наших отношений, однако у нас с тобой всегда было полное взаимопонимание. Ты знаешь, что я дожидался того, чтобы мое положение в фирме стало достаточно надежным, перед тем как попросить тебя стать моей женой, и у меня создалось впечатление, что ты была готова ждать этого. Что произошло, Джорджина? Почему ты разрешила Майклу увезти себя, даже не обсудив этого со мной? Я чуть не сошел с ума от беспокойства, когда вернулся в гостиницу и узнал, что ты уехала несколько часов тому назад и не оставила никакого адреса для писем. Ты что, совсем не подумала о моих чувствах?
Он остановился, чтобы набрать воздуха, и правильные, обычно бесстрастные черты лица исказились от переполнявших его чувств. Джорджина слишком устала, чтобы попытаться объяснить ему что-либо, и молча смотрела на него, стараясь его понять.
Ее лицо, не выражавшее ни малейшего раскаяния, вызвало в нем чувство негодования, быстро сменившееся страхом при мысли, что, быть может, все же за спектаклем, который разыграл хитрый старейшина Ардьюлин, кроется что-то большее, который начал преобладать в его сознании над раной, нанесенной его гордости. Джорджина изменилась даже сильнее, чем он думал. При первом взгляде на нее в этот вечер он был удивлен, что она совершенно не причесана. В ней его, в первую очередь, всегда восхищало ее холодное самообладание, изысканный вкус и утонченный стиль одежды, но здесь она выглядела как сестра любой из простых деревенских девушек, собравшихся на празднество, с их вспыхивающими румянцем лицами, в простых платьях, шумливых и развязных. Его взгляд обострился, когда он посмотрел сверху вниз на ее обеспокоенное лицо; в нем можно было увидеть не только внешние поверхностные изменения. Никогда и никому она не позволяла проникнуть в ее чувства, существование которых он только подозревал за дымчато-серым экраном ее глаз, но теперь, когда она посмотрела на него, его привела в смущение та мучительная душевная боль, которую она не в силах была скрыть.