Итак, пусть это будет гордый и честный, благоустроенный и строгий мир, в котором новые святыни воздвигнутся по лицу земли, взамен разрушенных варварством, потому что святыня — постоянное выделение живого человеческого духа. Молодые люди, созревшие для творчества жизни, отныне не будут корчиться на колючей проволоке концлагерей. На планете станут жить только мастера вещей и мысли, подмастерья и их ученики; многообразен труд, и только руки мертвеца не умеют ничего. Стихии станут служанками человека, а недра гор — его кладовыми, а ночное небо — упоительной книгой самопознания, которую он будет читать с листа и без опаски получить за это нож между лопаток. Красота придёт в мир, та самая красота, за которую бились герои и которую люди иногда стыдятся называть, ибо наивно звучит всякая вслух высказанная мечта. Но теперь эта мечта гением Ленина и Сталина возведена в степень точной науки и, кроме того, если не этой, то какой иною путеводной звездой руководиться всечеловеческому кораблю в его великих океанских странствиях? Только безумец или наследственный тунеядец, питающийся людским горем, смеет утверждать, что люди не доросли до такого счастья, что им приличней начинать свою жизнь в бомбоубежищах и кончать её в братских могилах, — что кровавое рубище и рабская мука совершенствуют добродетели и умственные способности человечества.
Люди хотят жить иначе, их воля переходит в действие, новая пора уже настаёт, и это так же верно, как то, что мы живём и побеждаем. Мы родились не для войны, и когда мы берёмся за меч, то не для упражнения в человекоубийстве, не ради весёлой игры в Аттилу, какою сделали войну германские фашисты. Мы люди простые, рабочие. Война для нас — почётный, но тяжкий и опасный труд, не разделимый с другой, не менее сложной и нужной работой возмездия. Иначе к чему была бы такая свирепая трагедия, где каждый акт длился по году, где боль и ужас были настоящие, где принимало участие всё население земною шара? Мы приступаем к делу воздаяния без злорадства и с полной ответственностью перед потомками. Наш народ слывёт образцом великодушия и доброты, но великодушие добрых он полагает сегодня в непримиримости к злым… Пусть невинные отойдут к сторонке. Благословенна рука, подъятая покарать преступление.
Мысленно мы проходим по осквернённой Европе. Нет в ней ни одного уцелевшего селенья, где не ликовал бы сейчас народ, даже среди свежих могил и не затушенных костров. Нельзя не петь в такое утро! Радость застилает нам очи, и порой пропадают из поля зрения дымящиеся руины, которые надлежало бы сохранить навеки в качестве улик последнего фашистского дикарства. Уже начинает действовать спасительная привычка забвенья, но история не хочет, чтобы мы забывали об этом. Едва стали блёкнуть в памяти подробности Майданека и Бабьего Яра, она Освенцимом напомнила нам об опасности даже и поверженного злодейства. Этот документ написан человеческой кровцой, и каждой буквы в нём хватило бы омрачить самый волшебный полдень.