В городе Бофоре Лугов впервые увидел ручных страусов. Гордо неся на длинных шеях свои маленькие головки, они целыми стаями бродили среди глиняных домов. Страусы считались здесь обыкновенной домашней птицей, как куры или утки в России.
…Повозка, запряженная вереницей ленивых волов, день и ночь уныло тащилась по дороге. Однажды вечером волы остановились на берегу большой реки. Лугов соскочил на землю. Влажный запах ударил ему в ноздри. Павел Иванович подошел к самой воде. У его ног глухо ворочалась гребешками волн могучая Оранжевая река.
Лугов лег грудью на мокрую гальку и шумно напился.
Паром ждали всю ночь. Лугов лежал в повозке, положив руки под голову, и смотрел вверх. Судьба забросила его за тридевять земель, вокруг было все чужое, незнакомое. А вот ночное небо над головой такое же, как на далекой родине, — большое, черное, в крупных звездах.
Паром пришел только утром. На большой деревянный плот ввели распряженных волов, втащили на руках тяжелые фургоны. Вместе с Луговым на другой берег Оранжевой реки переправлялись два рослых усатых бура — фермеры.
Оба они были одеты почти одинаково: широкополые шляпы, грубые суконные куртки, кожаные штаны и высокие с широкими отворотами сапоги. Во рту у обоих торчали большие глиняные трубки. От буров пахло дубленой кожей, парным молоком и свежим хлебом. «Мужицкая республика угрожает Британской империи», — вспомнил Павел Иванович заголовок в одной из кейптаунских газет.
Лугов попробовал заговорить с одним из фермеров, но тот злобно взглянул на него из-под густых выгоревших на солнце бровей и молча отвернулся. Второй бур несколько минут пристально изучал костюм и лицо Лугова, а потом резко спросил:
— Енглен?
— Нет, я русский, — покачал головой Павел Иванович.
Морщинистое лицо бура расплылось в улыбке. Он вынул изо рта трубку, достал кисет и, протянув все это Лугову, хлопнул его по плечу тяжелой заскорузлой рукой.
…На двенадцатый день пути перед путниками открылась цепь невысоких холмов. Это было странное зрелище. Холмы, окрашенные в голубой цвет, резко выделялись на фоне серой пыльной равнины. Казалось, чья-то гигантская рука высыпала сюда несколько пригоршней небесной земли, чтобы оживить унылый, пустынный пейзаж.
У подножья холмов пестрели крыши множества домов и построек. Это был Кимберлей — центр мирового алмазного промысла.
С первого же шага Кимберлей заявлял человеку, вступившему в его черту, что он попал на родину алмазов. Почти на каждом доме красовались огромные вывески: «Торговец алмазами», «Здесь покупают алмазы», «Лучшие бриллианты в мире». Трудно было сыскать в городе такую постройку, на которой бы в том или ином варианте не было написано слово «алмаз».