На протяжении всех 30-х годов нарастала и международная напряженность. В 1931 году Япония вторглась в Маньчжурию. Двумя годами позже Гитлер начал перевооружать Германию. В 1935 году итальянский диктатор Бенито Муссолини напал на Эфиопию. В Испании вспыхнула гражданская война. Соединенные Штаты, надежно защищенные 3000-мильным простором Атлантики, впали в изоляционизм и приняли в 1935 году закон о нейтралитете, дабы избежать обязательств, которые способствовали вовлечению их в первую мировую войну. Англия тоже хотела бы остаться в стороне, но, будучи отделена от Европейского материка лишь Ла-Маншем шириною в 21 милю, не могла позволить себе роскошь оставаться безучастной в силу географической удаленности.
Терзаемая воспоминаниями о страданиях, перенесенных в годы первой мировой войны, Англия хотела удержать то, что имела, без кровопролития. «И левые и правые одинаково стремились к спокойной жизни», — писал в начале 30-х годов постоянный заместитель министра иностранных дел сэр Роберт Ванситтарт {7}. Высшие чиновники министерства иностранных дел и государственной гражданской службы образца 30-х годов, возможно, будучи в большей степени буржуа, чем их предшественники, были не меньшими идеалистами и романтиками.
В довикторианскую эпоху ведущие политики Англии были жесткими стратегами, недоверчивыми и подозрительными, готовыми ринуться в бой со шпагами и пистолетами, а то и с голыми руками. Когда один член парламента в разговоре с Черчиллем заметил, что Макдональду или Болдуину следовало бы последовать примеру Франклина Рузвельта, который сплачивал американцев своими радиобеседами «у камелька», Черчилль презрительно фыркнул: «От их тягомотины в камельке погас бы огонь» {8}.
Английские лидеры того поколения, будучи сторонниками политики консенсуса и людьми с глубокими религиозными чувствами, полагали, что власть Британии преуспевала, в частности, потому, что она основана на высокой морали. Их стратегия в период между мировыми войнами (заметное исключение составлял только Черчилль), похоже, основывалась на идее, что лучшим выходом чуть ли не из каждого трудного положения является компромисс. Этой благожелательной, но неверной посылкой Англия руководствовалась в своих отношениях с другими ведущими державами мира. Как отмечал Коррелли Барнетт, в ту пору «подход англичан к дипломатии весьма напоминал их подход к сексу, романтически отдаленный от огорчительно грубой биологической реальности».
За два с лишним столетия до этого Томас Гоббс верно подметил, что «договоры, не подкрепленные мечом, суть пустые слова». Однако после жестокой бойни первой мировой войны концепция применения силы стала восприниматься в Англии как нечто непопулярное, почти безнравственное. Англия не хотела перевооружаться, даже если бы это было ей по средствам. К 1935 году, когда Тэтчер минуло десять лет, военная мощь страны растаяла. Королевский военно-морской флот был слишком слаб, чтобы защищать английские интересы, все еще сохранявшиеся в разных уголках мира. Ограниченность военных возможностей в сочетании с национальным желанием сохранить мир и избежать кризиса побуждала Англию прибегать к политике умиротворения, откупаясь от потенциальных противников заключением пактов о ненападении вместо того, чтобы прибегнуть к силе.