На другой стороне были Джин Киркпатрик, представлявшая Соединенные Штаты в ООН, и Томас Эндерс, помощник государственного секретаря по американским делам, ведавший политикой США в Латинской Америке. Они ратовали за более уравновешенный подход США во имя сохранения добрых отношений Вашингтона с Южным полушарием. Аргентина, твердили они, оказывала Соединенным Штатам важную помощь, поддерживая их политику борьбы с коммунистическими партизанскими движениями в Центральной Америке, в частности против сандинистского режима в Никарагуа. Эти усилия, доказывала Киркпатрик, не должны быть поставлены под угрозу из-за Фолклендов и традиционной близости к Англии. Замешательство администрации, обусловленное внутренним расколом, усугубилось после того, как в день аргентинского вторжения Киркпатрик дала обед в честь посла Гальтьери в Соединенных Штатах. «Мы не в восторге», — заметил английский посол Хендерсон, услышав об этой трапезе {11}.
Первоначально в США пришли к заключению, что Англия не может победить. Расстояние, растянутость коммуникаций, календарь, соотношение сил — все было против нее. Пытаясь предотвратить военное поражение Англии и сохранить какое-то доверие к США со стороны Латинской Америки, Рейган направил Хейга с челночной миссией в стиле Генри Киссинджера в Лондон и Буэнос-Айрес, с тем чтобы он попробовал добиться решения путем переговоров. Хейг, в прошлом заместитель Киссинджера и большой любитель быть в центре внимания, охотно принял это поручение. Он переговорил с Хендерсоном, который, желая скорей покончить с «беспристрастным подходом», прямо ему сказал, что американские интересы поставлены под удар в не меньшей степени, чем английские. «Коль скоро дело дошло до нарушения границ, суверенитета и территориальной целостности с применением силы, одному Богу известно, чем это может кончиться». Что до переговоров, то Хендерсон ясно дал понять, что Тэтчер не торопится. «Если бы, скажем, была оккупирована или подверглась нападению территория США, вы ведь не приступили бы к переговорам, не восстановив положение военным путем. Ведь не сели США за стол переговоров с Японией на следующий день после Пирл-Харбора» {12}.
В Лондон Хейг прибыл с тревожными мыслями о том, что поражение Англии могло бы, став вторым Суэцем, свалить правительство Тэтчер и подорвать дух нации. «Я не привез с собой в чемодане никакого санкционированного Америкой решения», — заявил он, направляясь прямиком на Даунинг-стрит. Тэтчер встретила его в своем кабинете на втором этаже и показала ему на портреты Веллингтона и Нельсона. Смысл жеста был ясен без слов. Здесь ставка главнокомандующего; о сдаче позиций не может быть и речи. «Настрой у нее был волевой, воинственный, резко категоричный, и право безусловно было на ее стороне», — писал Хейг впоследствии. Во время неофициального делового обеда — бифштекс с картошкой — она с такой силой стучала рукой по столу, что задрожали, едва не опрокинувшись, стаканы с водой. «Не забывайте, — заявила она американскому госсекретарю, — что в 1938 году за этим самым столом сидел Невилл Чемберлен и говорил о чехах как о народе, живущем где-то далеко… а потом была мировая война, погубившая больше сорока пяти миллионов людей». «Может, нам следовало бы спросить у жителей Фолклендов об их отношении к войне?» — вполголоса заметил министр иностранных дел Пим. Тэтчер чуть не набросилась на него {13}.