***
Накануне отъезда в Дерпт получил январскую «Книжку недели» и два первых номера самой «Недели». Письма никакого не было. Приехал в Петербург, пошел в редакцию на Ивановскую улицу, позвонил.
– Можно видеть господина редактора?
– Он сегодня не принимает.
Я объяснил, что в Петербурге я проездом, и просил передать Гайдебурову визитную мою карточку.
– Он очень занят, все равно не примет. Кое-как уломал передать карточку.
– Пожалуйте. Гайдебуров встал навстречу.
– Я вам очень благодарен, что вы зашли. Мне хотелось с вами познакомиться лично. Садитесь.
Начал меня расспрашивать, кто я и что я. Я спросил, принят ли мой рассказ.
– Я его еще не прочел, за это время очень много было работы – но он все равно будет напечатан. Я вам вообще хотел сказать: у вас есть несомненная беллетристическая жилка, и я бы вам советовал ею не пренебрегать. Ваши рассказы носят характер некоторой эскизности, небрежности, как будто вы сами не придаете им никакого значения. А между тем вам стоило бы обратить на это более серьезное внимание. Хотя, конечно, как я теперь вижу, навряд ли вам это возможно в настоящее время: на старших курсах медицинского факультета работы, кажется, не мало.
– Да, Но и кроме того. Я не знаю, мне кажется, у меня хватит сил не больше, как еще на два, на три рассказа.
Гайдебуров помолчал.
– Я этого не думаю. Конечно, с уверенностью трудно еще сказать, тем более, что до сих пор все ваши рассказы взяты из одной сферы – детской жизни. Но, основываясь на этих рассказах, я все-таки думаю, что вы ошибаетесь.
Вышел провожать меня в переднюю.
– За тот рассказ вы не получили гонорара? – Нет.
– Ну, за этот я вам вышлю. По дерптскому адресу его послать?
Когда я вышел из редакции, Петербург показался мне много красивее, чем прежде.
Однако новый рассказ этот – увы! – напечатан не был. Признан был неудачным. После всего того, что мне сказал при свидании Гайдебуров, удар показался особенно тяжелым.
***
О профессорах старших курсов.
Преподавание в Дерпте велось в то время на немецком языке, читали профессора-немцы, в большинстве приглашенные из Германии. Они умели полно использовать тот небогатый клинический материал, который давал небольшой уездный город, каким был Дерпт. Все они очень любили чины и в публикуемых немецких своих работах обязательно ставили под своим именем: «russischer Staatsrath» или «russischer wirklicher Staatsrath» («русский статский советник» или «русский действительный статский советник»). Эта любовь и почтение к чинам были, впрочем, вообще особенностью германских профессоров и в самой Германии. Мировой ученый, имя которого стоило каких угодно высоких чинов, обижался, если его называли «господин профессор», а не «господин тайный советник».