А Смолкина вот и героиней, наверно, станет! А что говорили про нее разное, так мало ли чего у нас не наговорят! Будто бы и подслащивали ей, и приписывали чужие успехи. Народ у нас всякий: могут намолоть с три короба, только слушай знай.
Чем больше Нюрке встречалось в смолкинской книжке непонятного, чем больше было там ученых слов, тем с большей почтительностью думала она о Смолкиной, о своей знатной напарнице, тем с большей завистью повторяла: «Неужели я не смогла бы?»
Мать ворочалась на печи, спрашивала:
— Скоро угомонишься, полуношница?
— Не угомонюсь я, мамочка, спи! Ты-то чего не спишь?
— Когда она приезжает?
— Ничего не знаю, председатель не сказал, только велел подготовиться. Спи, мама!
— Что я, не человек, что ли? Спи да спи! Я ведь тоже думаю.
— Ладно, мама!
— Чего ладно-то? Ты вон керосину добавь в лампу, совсем затухает, сожжешь ленту, тогда с чем будем сидеть? Керосин за суденкой, в бутылке.
Нюрка нашла бутылку, вывернула горелку, не гася огня, и налила в лампу керосину. В избе стало светлее, а запах керосина донесся даже до Катерины Егоровны. Она поднялась, свесила ноги с печи, но слезать не захотела.
— Приготовиться, значит, велел. А как это, приготовиться? — снова заговорила мать.
Нюрка закрыла книжку:
— Корму всякого обещал отпустить. Где он только возьмет его, не знаю!..
— Он найдет, когда до зарезу надо. Уже корма развозят, я слышала. И на скотный двор увезли воз сена, от лошадей взяли.
— Надо же! — удивилась Нюрка. — Вот книжку еще велел изучить да почистить все, порядочек навести…
— Ты как с ней будешь разговаривать? — поинтересовалась Катерина Егоровна. — Всю правду выложишь или подсластишь, скроешь кое-чего?
— От нее разве что скроешь? — убежденно ответила дочь. — А уж разговаривать и не знаю как. И правду бы надо выложить, чтобы на пользу пошло, и боюсь, чтобы не навредить кому. Худой-то славы тоже ведь распускать неохота. Вражина я, что ли, какая!
— Худая слава — она худая и есть, — подтвердила мать. — Это верно! А скроешь — тоже пользы не будет. Правда — она всегда лучше кривды.
— А помнишь, ты, мама, говорила мне: не плюй против ветра.
Катерина Егоровна чуть смутилась:
— Помню, как не помнить. Так ведь это когда ветер в лицо. А если ветер попутный — ничего не бойся.
— Сейчас попутный?
— Правда, дочка, всегда лучше кривды. Ржа ест железо, лжа — душу.
— Ладно, мама, давай спать.
— Я, что ли, тебе мешаю? Спи давай ложись.
Нюрка повесила лампу над столом и потушила ее, дунув сверху в стекло.
* * *
Председатель колхоза Бороздин по телефонному звонку из района выслал навстречу Смолкиной грузовик, чтобы, не дай бог, не застряла ее легковушка где-нибудь в снежной мякоти на волоку, и с утра вся деревня ждала, что вот-вот завиднеется в поле на росстанях какая-нибудь районная «Победа» на прицепе у колхозного грузовика. Но до вечера никого не было, и грузовик все это время торчал на пути, как на посту, километрах в шести от деревни. А к вечеру на росстанях перед деревней показался целый поезд из четырех автомобилей: впереди шел новенький «ГАЗ-69», за ним две «Победы» — синяя и ядовито-зеленая, а затем уже грузовик, будто толкач-паровоз, чадил, громыхая кузовом и почтительно притормаживая в нужных местах. Три легковых сразу — такого в колхозе, кажется, никогда еще не бывало, и яркие «Победы» на снежном поле производили такое впечатление, как если бы в зимнем небе вдруг засверкала радуга.