2
Через двадцать — тридцать шагов Гили пришла к выводу, что вообще-то ей лучше отправиться прямо домой и, позвонив Миркину, попросить его сходить и проверить, не уснул ли у него на заднем сиденье пассажир. Можно также позвонить сестре и выяснить, уехал ли Гидон в Тель-Илан, или в самую последнюю минуту поездка отменилась. Но, с другой стороны, стоит ли звонить сестре и волновать ее? Хватит и того, что она, Гили, сама обеспокоена и места себе найти не может. Если и в самом деле парень сошел с автобуса на одной из предыдущих остановок, то он, без сомнения, пытается сейчас дозвониться до нее из какого-нибудь соседнего поселка. Еще одна веская причина вернуться домой, а не бежать за автобусом до самого дома Миркина. Она предложит Гидону взять такси там, где он очутился по ошибке. Если у него не окажется денег, она, разумеется, оплатит поездку. И в мыслях своих она уже видела Гидона, подъезжающего к ее дому через полчаса-час. Он будет улыбаться, как обычно, смущенной улыбкой, извиняться своим низким голосом за случившуюся по его вине путаницу. А она, расплатившись с водителем такси, возьмет Гидона за руку, как делала это, когда он был еще маленьким, и, прощая и успокаивая, поведет в дом. Там ждет его душ и приготовленный ею ужин — запеченные в духовке рыба с картошкой. Пока он будет купаться, она быстренько просмотрит его медицинскую карту — она просила Гидона привезти карту с собой. Во всем, что касается диагноза, она склонна полагаться только на себя. И все же не всегда. И не в полной мере.
Хотя Гили твердо решила, что, без сомнения, ей лучше всего прямо пойти домой, она тем не менее двигалась в сторону Дома культуры, короткими решительными шагами поднимаясь по улице Первооснователей к парку Памяти, чтобы пересечь его и тем сократить путь. Парк стоял окутанный темнотой и тронутый бледно-серебристым светом почти полной луны.
Стекла ее очков запотели, потому что зимний воздух был влажным. Она сняла очки, с силой протерла их концом своего шарфа, резким движением надела снова. Одно мгновение — без очков — лицо ее вовсе не выглядело суровым и сухим, оно было нежным и обиженным, как у девочки, которую выбранили без всякой причины. Но в парке не было никого, кто увидел бы ее без очков. У нас привыкли к острому и холодному блеску ее квадратных стекол без оправы.
Парк покоился под луной, тихий, безмолвный, пустынный. За лужайками и зарослями бугенвиллеи начиналась кипарисовая роща — плотный сгусток темноты. Гили Штайнер глубоко вздохнула и ускорила шаги. Подошвы ее обуви скрипели на гравийной дорожке, словно она на ходу давила каких-то маленьких зверьков и те при этом сдавленно вскрикивали…