— Ах, — вздохнул он, — были мы герои три года назад! Вон твердят — привилегии бойцов и тому подобное… обязаны мы чем-нибудь этому бойцу или нет?..
Фукс начал рассказывать о судьбе бывших фронтовых товарищей: помнишь, вестового у капитана Ватле? «Эмиля, да?» — «Так вот, Эмиль умер в Сен-Дени от туберкулеза».
— Неужели туберкулез? — недоверчиво спросил Орельен.
— У этого шалопая, который на всех привалах бегал за девками. И все же, представь себе, туберкулез. От ядовитых газов. И Мэнгль, Шаплен, Дюпюи, Секэн, Баллант…
Теперь и Орельена уже захватил разговор, им овладели эти призраки… Их зловещая и ничем не примечательная участь волновала его, и все, что приключилось с ними жалкого, безрадостного, делало его самого беднее, выбивало из колеи… У того жена… Ребенок у этого… С удивлением следила Береника за постепенным нарастанием чувств, которые так ясно читались на лице Орельена. И еще сильнее любила его. Теперь она поняла, что скрывалось иногда за его стыдливостью. Поверила чуть больше прежнего в его любовь. Именно потому, что он, казалось, позабыл о ней, и еще потому, что, беседуя с этими людьми, чуть ли не силком навязавшимися к ним в компанию, он тоже попался в западню воспоминаний. Она заглядывала в глубины своей жизни, в глубины жизни Орельена.
— А тот, капрал… как же его звали? такой высокий, славный малый… помнишь его, Фукс, в Вокуа?
— Какой? Бланшар? Ничего о нем не знаю.
— Он плохо кончил, — заметил Лемутар, — я его встретил в Аньере. С самим Барбюсом снюхался… понимаете.
Лертилуа молча пожал плечами. Такие вещи его не интересовали.
Она у него. Как и рассчитывал Орельен, произошло это после завтрака у Маринье совершенно естественно и незаметно. Оба еще были оглушены болтовней Фукса и его дружка. А тут поднялся ветер, лишив бульвары и набережную их прелести. Орельен ждал сопротивления, он заранее приготовил слова уговора, гнева, насмешки. И зря! Береника просто сказала: «Ах, это здесь!» — и вошла в подъезд. Она-то ведь не боялась встреч с соседями Лертилуа, она-то ведь не была знакома с князем Р. …Бесконечно длинная лестница и бешеное биение сердца… Когда он увидел у себя дома эту провинциалочку в дурно сшитом костюме и с меховым серым манто, накинутым на руку, когда она сняла шляпку и тряхнула головой, откидывая со лба белокурые пряди, он вдруг с ужасом понял, как бесконечно она ему дорога, вот такая, какая есть. Она у него, у него дома, пришла к нему без жеманства. Без полагавшихся в таких случаях фраз. Он испугался, что ей не понравятся его две комнатки, как будто вопрос шел о его наружности. А что, если там беспорядок… Разве с этой мадам Дювинь можно быть в чем-нибудь уверенным?