Любопытно, что эта пропаганда втискивалась иной раз в те произведения, которые буржуазная критика рекомендовала как наиболее новаторские, например в «спортивные» новеллы А. Монтерлана, который пытался создать поэзию спортивного «вожака», культ демагога-диктатора — пока что на стадионе. Не случайно свой сомнительный мирок «мужских забав» Монтерлан назвал «Рай под сенью шпаг». Личина «французского величия» не могла скрыть садизм, восхваление солдафонской «поэзии крови». В годы оккупации Монтерлан не удержался от прямых комплиментов нацизму.
Даже те буржуазные авторы, которые вначале как бы спорили с проповедью агрессии и разрабатывали тему бегства от действительности, на деле приспособляли свою тематику к той же реакционной агрессивной морали.
Особую окраску придал этому приспособлению мюнхенский сговор, подготовивший почву для второй мировой войны. Литература, служившая «Мюнхену», призывала к отказу от какого-либо сопротивления нацизму, и тут-то очень пригодился скользкий, логически тускловатый лозунг «бегства от действительности». Если в газетах французская реакция убеждала «не умирать за Данциг, не умирать за Прагу» (и в конце концов стала убеждать «не умирать за Париж»), то Жюль Ромен в своих романах призывал вообще отвергнуть героические идеи, мешающие «сладости жизни». Человечество, писал Ж. Ромен, должно «отказаться от мандата на героизм» и защищать не мир, а господствующие классы, охранять эти классы от покушений на их «сладкую жизнь». «Какая-нибудь тысяча праздных людей, проводящих зиму на Лазурном Берегу, не может быть слишком большой обузой для человечества», — писал Ж. Ромен. Чем ближе шло дело ко второй мировой войне, тем более пропаганда «бегства от действительности» разоблачала свою реакционную сущность. И одновременно герои «потерянного поколения» под пером Жюля Ромена становились похожими на весьма активных слуг реакции. Желая отвлечь своего читателя от предчувствий, касающихся новой войны, подобные авторы разжигали злобу и страх перед революцией, старались доказать, что там, на востоке, не свет нового мира, а зарево пожара. Современный мир изображался как некий архипелаг островов, которые будут постепенно охвачены пожаром. Любопытно, что в период второй мировой войны тот же Жюль Ромен откровенно «переписал» портреты своих героев, превратив своих балагуров и светских бродяг с Лазурного Берега в туристов, едущих с какой-то весьма темной миссией в Советский Союз.
Как видим, образы потерянного поколения, привлекающие нас своей, пусть искалеченной, человечностью, отражающие какую-то жизненную правду, во Франции пыталась перехватить реакционная литература, демагогически исказив их.