— Да… Бланшетта, но вы понимаете… я не могу объяснить по телефону.
— А что с Бланшеттой?
— Она выздоровеет… доктор сейчас мне сказал…
— Боже мой, Береника! Бланшетта? Хотите, я сейчас приеду?
— Нет, нет, ни в коем случае!
— А когда вы придете?
— Не знаю… Это сложно… Мне нельзя ее оставить… Завтра…
— Тогда я немедленно выезжаю на улицу Рейнуар… Я не могу сидеть дома…
— Умоляю вас, Орельен, не приходите… Ну, хорошо. Постараюсь вырваться на минутку… Не следовало бы, но раз я обещала… Во всяком случае, попытаюсь… Сегодня после обеда.
— Действительно будете?
— Да… буду… часов в пять… Простите, меня зовут.
Первые минуты он мучительно ломал себе голову, стараясь догадаться, что такое могло произойти на улице Рейнуар. Бланшетта… есть надежда на выздоровление… Он вспомнил, какой грустный был у нее голос, когда она среди ночи подошла к телефону. Но мало-помалу мысль его потекла по другому руслу, и другой образ вытеснил образ Бланшетты… Береника… Как она с ним холодно разговаривала, какая была далекая… И не пришла вчера вечером… Он с ужасом подумал обо всех этих зря потраченных часах, других уж не будет в их жизни: ведь на днях она уезжает! Если он позволит ей уехать так… даже не попытавшись… не попытавшись… Он потеряет единственную возможность, навсегда потеряет Беренику. Нет, этого допустить нельзя.
Он вышел из дома и направился завтракать к Маринье.
Время с полудня до пяти часов тянулось так же бесконечно долго, как бессонная ночь в вагоне железной дороги. Необходимо было чем-то его заполнить, обмануть. С холодным расчетом Орельен сосредоточился на одной навязчивой мысли: он не отпустит Беренику. Она будет принадлежать ему, непременно будет. И не вообще будет, завтра или послезавтра. А сегодня. Сейчас. Когда придет. В пять часов. Он отправился в цветочный магазин на улице Сен-Мишель и притащил декабрьские цветы, а дома, как только поставил букет в ненавистный глиняный горшок, пришел в отчаяние от их жалкого вида. Он кружил по комнатам. Готовился к приему Береники. Хватался за всякие пустяки, переставлял предметы с места на место. Потом вставал у окна и прижимался лбом к стеклу. Он старался представить себе Беренику по-иному, так зримо, как никогда, со всей остротой желания. Ее глаза… Он увидел ее открытые глаза и прошептал: «Не закрывай глаз…»
Было ровно пять часов пятнадцать минут, когда она позвонила у дверей. Что с ним только делалось эти последние четверть часа! Лишь когда прозвучал звонок, Орельен включил свет, и вдруг ему почудилось, что в комнате ужасный беспорядок, сам он, как показало отражение в зеркале, не успел пригладить волосы, и он даже усомнился — отпирать ли дверь. Но делать было нечего — Береника пришла. На ней был тот самый костюм, в котором он ее видел первый раз, из бежевой ткани, так ему не понравившийся. И, конечно, неизменное беличье манто… Еще с порога она заявила: