Степан Груздев давно уже замечал, что горцы что-то скрывают от него.
Русского пленного, когда старики собирались в джамаат, начали даже приковывать на цепь, чего давно с ним не делали…
Уже выздоровевший, после недавней попытки — неудавшейся, впрочем — уйти в Турцию, — старик Гассан, пленником которого Груздев считался, даже не старался извинить себя. Прежде он говаривал в таких случаях:
— Ты воин, а не баба. Только бабу можно удержать в плену хорошим обращением. Мужчину одни цепи остановят от побега.
Теперь же он только жался, хмурился и коротко говорил:
— Ложись, кунак, — ковать тебя велено!..
— Кто велел-то? — спрашивал Степан Груздев, вполне понимая, что сам Гассан на это не пошёл бы.
— Кто велел?.. Мулла велел… Я тут не причём. Селтанет даже плакала. Она тебя любит.
— Баба ласковая, что толковать, — одобрил её Груздев. — Одно — по вашему обычаю, хлибка больно…
Степан Груздев только головой покачал, по-видимому не обращая никакого внимания на то, что старик замыкал в это время замки его цепей…
«На пёсьем положении, с чего бы это?» — рассуждал Груздев…
Но как-то утром пришла к нему Селтанет, — на ней лица не было… Долго она ходила вокруг него, видимо, хотела расспросить о чём-то и не решалась.
— Урус… Эй, дядя Иван, ты не злой, хороший… Скажи мне… Только отцу не болтай, слышишь…
— Да что? Ты толком говори… Иван, Иван… Сказывал я тебе, что Степаном меня крестили…
— Ты — храбрый джигит… Когда тебя в плен взяли, у тебя на груди серебряный знак был даже…
— Не улещай, не улещай… Чего надо-то?.. И без тебя знаю… За Ильгеринское дело Егория получил. Здорово мы вас тогда раскатали… Едва ноги унесли ваши…
— Я знаю, что ты храбр… Скажи, — неужели русские могут взять Салты? Ну, вот… положим подошли ваши джигиты… неужели они доберутся до нас?.. Ведь, у нас и девушки защищаться будут. Все возьмут ружья и кинжалы…
Степан Груздев вдруг за сердце схватился… Оно у него забилось с болью… И волнение он боялся выдать, и радостно ему было… Он принудил себя насупиться и сурово посмотрел на глазастую женщину. И вдруг заговорил по-русски, забыв, что она не понимает этого языка.
— Ах, ты, сорока-сорока!.. Ну, чего таращишься?.. Большая выросла, а глупее воробья малого… Да разве есть на свете такие места, куда бы наши солдаты не взошли?.. Дура ты дура!.. Ты таперчи подумай — сыграл горнист сигнал: «ребята храбрые вперёд, — дирекция направо!» (и для пояснения, он протрубил ей это в кулак). Что ж, мы стоять будем?.. Должны мы при этом случае присягу сполнять?.. Ты Ахульго знаешь?.. Почище ваших Салтов будут… А мы какими орлами с сердарем Ермоловым влетели туда! Нам, брат, рассуждать не полагается… Скомандовали, — и кончено! Мало ли чего нельзя, как барабаны вдарили, — и можно… То-то!
