В жаркий летний день я заблудилась в лесу: тропинка, по которой я шла, привела меня не на знакомую поляну, к заглохшему пруду, как я ожидала, а в какую-то незнакомую мне сечу.
Передо мною было большое пространство, покрытое недавно сведённым лесом, за которым синели верхушки больших деревьев. Всё это место уже успело зарасти цветущими травами, земляникой и неизбежным в наших краях малинником. Пробираясь всё дальше и дальше между пнями, хворостом и зелёными кустами, я потеряла и ту тропинку, по которой пришла. Теперь меня окружало со всех сторон море цветущих трав; над головой синело яркое небо, и кроме неба и зелени ничего не было видно; пахло мёдом и полынью. Солнце стояло уже высоко, а птички весело и звонко щебетали, несмотря на то, что июль приближался к концу. Я очутилась в совершенно незнакомом месте, в какой-то зелёной пустыне…
Но это была не пустыня; я ошибалась. Тут было ещё одно живое существо, кроме меня.
Откуда она взялась — я не могла понять. Точно из земли выросла и встала передо мной как лист перед травой маленькая сгорбленная, худенькая старушонка. В изодранной холщовой рубахе и синем сарафане, с выбивающимися из-под платка прядями жидких седых волос, босиком, с какими-то лохмотьями вместо кацавейки на плечах, она имела жалкий, за сердце хватающий вид. Её маленькое, съёжившееся лицо покрывали бесчисленные морщины; глаза побелели и потускнели, узкие губы беззубого рта точно провалились между носом и подбородком. Её босые ноги были так уродливо худы и искривлены, что с первого взгляда казалось, будто на них гораздо больше пальцев, чем обыкновенно бывает.
Это дрожащее, трясущееся, покрытое лохмотьями существо точно вынырнуло из земли и остановилось передо мной.
Старуха прикрыла своей сморщенной, чёрной рукой белые глаза, поглядела на меня и поклонилась молча, чуть не до земли. В другой руке у неё была большая корзинка, наполненная необыкновенно крупной и спелой малиной.
— Здравствуй, бабушка. Малину собираешь?
— Малину, родимая, малину, красавица, — торопливо забормотала старуха дребезжащим голосом, и, к моему немалому удивлению, из её белых глаз, окружённых точно кровавой каймой, сейчас же потекли слёзы.
— Ты, стало быть, здешняя, бабушка? Знаешь, что это за место?
— Не здешняя я, нет, не здешняя. Издали я, горькая; из села Фоминского. Может, слыхали, матушка?
— Как же, знаю. Это вёрст за пять от нас. А славная у тебя малина, где это ты такую набрала? Покажи-ка.
Старуха вдруг неожиданно бухнулась мне в ноги.
— Что ты, бабушка, Бог с тобой! Встань скорее. Чего тебе надо?
