Все любят истории, поэтому я сижу возле храма Парящей Девы и рассказываю их каждому, кто захочет послушать. И все, что я рассказываю, чистая правда, не сомневайтесь: легенды всегда правдивы. «Почет и слава тебе, о Дева, одержавшая победу в смертельной схватке с врагом. Имя твое прославится в веках!» — так я зазываю паломников, и они, охочие до баек, усаживаются рядом. Тычу пальцем в каждого и спрашиваю: «А если враг живет внутри, таится, невидимый миру, и ждет своего часа? Как вам такое поле брани?»
В зыбком тумане проступают неясные тени, звучат голоса. Бессмыслица, назойливое неотвязное жужжание. Обрывки мыслей приходят и мгновенно исчезают, не задержавшись, не оставив следа, устремляются к предвечной тьме — колыбели мироздания. Сон о сне бытия, память о воспоминаниях…
Анаис вздрогнула и открыла глаза. Сон одолел ее украдкой, с изысканным коварством. Девушке казалось, что она по-прежнему сидит и смотрит на огонь, весело облизывающий смолистые ветки, но почти не дающий тепла.
Огненный цветок в ложе из камней давно увял, лишь кое-где проглядывали еле тлеющие уголья. Девушка посидела еще немного, привалившись к стволу покореженного морскими ветрами дерева. Потом она поднялась, набрала хвороста и оживила костер. Ночи в конце весны были еще прохладными.
Уже три поколения Атранкасов родились за пределами Харанда, но память предков, что жила в Анаис, заменяла ей карту. В скалистой гряде, во время прилива окунавшей подножие в море, был удобный проход на древние земли, но путница предпочла беспошлинный въезд. Нужно было только дождаться отлива.
Над ухом засипела шиволь. Она служила еще учителю и перешла к Анаис по наследству. «Лучше бы денег оставил», — в который раз подумала девушка. То ли в наказание за крамольную мысль, то ли вместо пожелания доброго утра в голове прошелестело: «Ты должна разыскать анагерий…»
— Да, знаю! Ну, сколько можно талдычить одно и то же! — вспылила она и оттолкнула локтем шиволь, которая принялась настойчиво требовать угощение.
— Нет у меня больше личинок, отстань! — прикрикнула Анаис и тут же устыдилась.
Потрепала мохнатые усики скакуна и, тяжело вздохнув, отвернулась. Истертые мандибулы выдавали глубокую старость шиволи, а склериты панциря, украшенные многочисленными сколами и царапинами, свидетельствовали о том, что век ее был не только долог, но и труден. Естественно, передвигаться с ветерком, как в былые времена, шиволь уже не могла. Всякий раз, переставив пару ног, она будто задумывалась: «А стоит ли переставлять другую?»
Путница подбросила в огонь еще хвороста, что-то пробубнила под нос и небрежно нарисовала пальцем в воздухе овал. Внутри контура сгустился туман, из него капельками росы проступила серебристая амальгама и через пару мгновений разлилась тонким зеркальным слоем.