Заболела она глупо, в разгар лета. ОРВИ, сказал доктор. Да какое, там, к черту, ОРВИ? что это вообще за зверь?
И еще этот обморок, в самом начале. Ленка, словно став на миг гуттаперчевой, вдруг скользнула на пол, свернулась эмбрионом и затихла.
Болела долго. Металась на простынях, и легкое тело ее стало вдруг жарким и неуклюжим. Никита заметил, что днем ей легче. Возвращался с работы, заставал почти в норме. А вечером она опять бредила, скатываясь в полусон, или вдруг открывала глаза, глядела с испугом.
А после оказалось, что она от Никиты отвыкла. Смотрела в упор, словно чужая. Даже домой не хотелось: словно его выдавливало из общего их пространства. Сегодня, наконец, прорвалось.
— Я не знаю, почему так. Ты входишь — мне дышать трудно. Как аллергия… — она осунулась, желтые тени залегли под глазами, скулы стали резче.
— И что мне делать? — спросил он растеряно.
— Не знаю, — она смотрела виновато. — Может, мне пока к маме уехать? Одна я боюсь. Сны… я сама себе снюсь, представляешь? В зеркалах. Двойниками. Не страшно бы, но это — не я. Смотрит, просит: отдай. Я сто раз спрашивала, что? Что? А она — отдай, и плачет…
— Уедет она… давай без резких движений? Ты отдыхай, а я за снотворным схожу, — Никита погладил ее по плечу. Она не отстранилась, но было видно, как напряглась спина.
Он вышел на улицу. Аллергия на мужа. Нормально, да? Представилось, как в оскаленной мине рекламный агент протянет ему упаковку: — аллергия на мед, пыльцу и супруга? Аэрозоль «недышин» — мы вам поможем!
Но не игра это, не притворство. Другое. Ладно, там видно будет…
Питер мок под дождем. Глядя по сторонам, Никита думал привычно: почему у нас не моют окна домов? Вся Лиговка в грязных стеклах. Вот, полюбуйтесь: витрина, сто лет как не мытая, в ней — странная жестянка: то ли самогонный аппарат, то ли — робот из старого советского фильма. На синем бархате — звезды из фольги. Цирк! Сверху вывеска — «Трактир на Млечном пути». Внизу меню мелом на дощечке: кофе, бизнес-ланчи, банкеты, свадьбы… Цветным мелом приписка: КОЛДУНЬЯ. ВХОД СО ДВОРА.
Он пожал плечами и почему-то прошел во двор. Желтый колодец неприязненно щерился окнами. Единственное крыльцо в три ступеньки заканчивалось облупленной дверью. Белела табличка: «прием с 11 до 23». Пока Никита стоял и думал, зачем он тут, дверь приоткрылась.
— Заходи, — сказали ему, — чего стоять, раз пришел.
Колдунье было за шестьдесят. Смуглая, словно выдубленная солнцем и ветром кожа, седой еж волос и пронзительные глаза делали ее похожей, скорее, на флибустьершу в отставке, чем на деревенскую бабку-шептунью.
