Nescio sed fieri et excrusior.
He знаю… но чувствую, как это происходит во мне и распинает меня.
Катулл, LXXXV
29 апреля 1937 года в «Кандиде» за подписью Жана Файара появилась его беседа с автором «Благородного демона», из которой мы воспроизводим следующий фрагмент.
— Ваша книга почти полностью посвящена проблеме брака. Она написана как протест против него?
— Если бы я хотел написать книгу, осуждающую брак, то, конечно, не вложил бы все эти обвинения в уста столь необычного и малопривлекательного героя, как Косталь.
— Не буду задавать вам обычного вопроса: «Косталь — это сам Монтерлан?», но спрошу о другом: в какой мере Косталь, по вашему пониманию, является типом художника?
— Ни в какой. Он просто артистическая натура.
— Но, по крайней мере, вы согласны, что «Благородный демон» — это роман, направленный против брака художников?
— Одни доводы моего героя представляются мне обоснованными, другие — нет. Похоже на то, что в принципе женитьба совсем не то, что нужно артистическим натурам, но, несомненно, есть множество случаев, когда она благо. Впрочем, здесь очень трудно разобраться, ведь все лгут, когда дело касается брака: женатые редко признают, что они несчастливы, — это означало бы расписаться в собственной ошибке. Институт брака сохраняется благодаря всеобщему соучастию.
— Вы гораздо категоричнее в своих «против», чем ваш герой. Это еще раз подтверждает, что вы не согласны с Косталем, как это и было выражено в заметках, предваряющих «Юных дев» и «Жалость к женщинам».
— Сам Косталь как персонаж «Благородного демона» еще более отличается от меня по сравнению с этими двумя книгами. То, что я вложил в него своего, не касается читателя. Я и так довольно часто писал в своих книгах от первого лица, и поэтому обо мне должны судить лишь по тем местам, где прямо говорится «я». Не нужно отождествлять меня с Косталем, так же как и с г-ном Коантре из «Холостяков», хотя в нем немало и моего.
— Многие недовольны, что вы создали столь неприятного героя…
— Я не вижу, чтобы бесчисленных романистов — и в том числе авторов криминальных романов — упрекали за всех этих грабителей, преступников и т. п., а ведь по сравнению с ними Косталь — просто святой.
— Потому что вы уж слишком постарались изобразить в Костале самого себя. И не удивляйтесь, если читатели ищут в нем именно вас, хотя никто не подумает отождествлять Мориса Лалана с Арсеном Люпеном.
— Вообще говоря, обычно романистам приписывают те идеи, которые они вкладывают в своих героев. Когда я взял как эпиграф для «Жалости к женщинам» слова, вложенные Толстым в уста казака, то специально оговорил, что они принадлежат чеченскому крестьянину. Так вот, эти слова четыре или пять раз цитировались критиками, и все они приписывали их самому Толстому, несмотря на полную противоположность его идеям. А в моем случае были еще большие основания подозревать, что читатели посчитают, будто в Костале я изобразил самого себя. Но меня нимало не смущает подобное смешение, это все относится к сплетням и пересудам, похожим на плесень, которая заводится в книгах, но не имеет с ними ничего общего. Мне абсолютно безразлично, если менее просвещенные читатели путают автора с Косталем. Это их заблуждение, которое совершенно не касается меня. Когда я настаивал, да и теперь еще продолжаю настаивать, на том, что я не Косталь, то единственно ради подтверждения этого как факта и ничуть не более.
