…Первой проснулась ноющая боль в ногах. Мутный утренний свет обозначил нутро улага; сизо просвечивали провисшие шкуры… Сморщившись, Антон отвернул голову от смердящей плохо выскребленными потрохами стенки. За три месяца можно бы и привыкнуть… Сырой холодок тянул от входного клапана — поежившись, он начал осторожно выбираться из вороха засаленных мехов. Нужно успеть, пока все спят… Звенящая тишина не давала обмануться — по местному времени часов семь. Для племени, привыкшего спать по пятнадцать часов кряду, немыслимая рань. Ничего, это ему потом еще аукнется — часов через двадцать…
Выпростав непослушные ноги из путаницы тряпья, он, напряженно вслушиваясь в дыхание спящих, на четвереньках прополз к выходу. Все — глотнув бодряще-сырого воздуха, он суетливо принялся заделывать щели в клапане — не дай бог, кто проснется от холода. В прошлый раз его выгнали из улага — не хотелось вновь продрожать всю долгую шестнадцатичасовую ночь…
Подобрав припрятанный с вечера костыль, он тихо порадовался такой своей предусмотрительности — детки Трепаря отличались неутомимой любознательностью. Кривая усмешка не сходила с лица Антона, пока он ковылял до закрайни — «детки», «любознательность»… Три месяца плена переделали его речь в какой-то садомазохистский треп. С этого дня… Да, с этого самого дня — как он мог забыть! — надо отучаться… от эвфемизмов.
Мудреное слово выскочило, словно чертик из шкатулки — никчемное напоминание о прошлой жизни. Он упрямо качнул головой — пусть! Сегодняшний день — последний…
…Найдя укромное местечко у выгона, он сел на кочку за стогом кое-как накиданного сена и, морщась и покряхтывая, начал разматывать грязные тряпки — сначала на одной ноге, потом на другой. Осторожно протер сочащиеся гноем раны и вновь замотал приготовленным чистым холстом. Постиранный с вечера, он еще не высох и неприятно леденил кожу.
Потопав для согрева, Антон набрал пригоршни мерзлой грязи и тщательно растер ее на чистой, отстиранной с таким трудом холстине. Жаль, конечно — можно было потом перевернуть ее и замотать заново. Но сегодня, в свой последний беспросветный день, Антон не хотел рисковать — потерпит. Ему достаточно одного урока, после которого пришлось сутки отлеживаться…
Правда, сейчас воев в становище нет, но подруги их вполне заменяют. Да и необрубки — мелкие грызуны… Антон ясно представил себе тупую харю Нзыги: «Чего это тут, это… В новых портях, что ли?» Во рту стало кисло, сердце забухало молотком… «Мало им баб, сволочам… Ладно, пойдем», — подняв себя с начавшей подтаивать кочки, он как мог бодро заковылял к явственно проступающим в утренней дымке буграм улагов.
