Михаил Литов
Посещение Иосифо-Волоколамского монастыря
Несказанцев отправился в Иосифов монастырь, где глубокой печалью исполнилась некогда картина умирания великого князя, с болезнью членов лежавшего на паперти собора. Но Иван Алексеевич не за смертью поехал туда, и его история вовсе не величественна, он вывез дочь на быстро обдуманную прогулку. Бог знает и помнит, что имела и чем славилась эта обитель в свои лучшие годы, а мы видим в ее стенах разруху да какую-то робкую попытку восстановления. Что сказать об обитателях этого более или менее уединенного места? Слышал Несказанцев в прошлое посещение, что его, кажется, облюбовали для своей оторванности от мира монахи, а сейчас, когда он вошел туда с дочерью, стало выходить, что в древних стенах насельничают будто бы монахини. Медленно и, на взгляд посетителей вроде Несказанцева, с некоторой путаницей отряхается монастырь от запустения и одичалости, от забвения. Что строилось при энергичном Иосифе за большие деньги, которые этот человек умел брать, то почти что вполне разобрано и разрушено еще предками, не на нашей памяти и не по нашей вине. Перед Иваном Алексеевичем Несказанцевым и его дочерью Сашенькой поднялись строения семнадцатого века. Как Китеж возник вдруг некий град посреди лесов, озер и облаков. Иван Алексеевич остановил машину, вышел на дорогу и принялся, скрестив руки на груди, долго и задумчиво всматриваться в это чудо башен, куполов, крестов. Сашенька смотрела тоже, но отец запечатлевал, впитывал, а у нее увиденное тотчас вылетало из головы, стоило ей на мгновение отвернуться.
Впрочем, надо немножко рассказать о прежнем, о том, что было в начале пути и потом на дороге. Сашенька загрузила машину своей светлой задорной красой, заблистала сзади на сидении, и отец, чувствуя нераздельность свою с дочерью, мысленно восклицал: так-то! вот она, тварность-то наша! Он был очарован и гордился, и даже не вполне вдруг стала ему чужда мысль о неком его перевоплощении, совершившемся за счет Сашеньки, о воскресении его сердца в молодости дочери снова юным и бодрым. Его душа незатейливо веселилась, и, лихо управляя машиной, он много болтал, хотя знал, что дочь вообще не слишком разговорчива с ним и как бы не вполне доверяет его отличному настроению. Она всегда опасливо ждет какого-нибудь подвоха, даже дикой выходки с его стороны. Пой, душа, повелевал Иван Алексеевич. Нежный, почти елейный свист стекал с его расползшихся в улыбке губ каким-то тягучим сиропом. Его развлекало приятное ощущение сердечной близости с дочерью, сознание общего дела, общего пути, а впрочем, и сознание ее подчиненности его духовному влиянию, вынудившей ее тащиться в этакую даль ради того только, чтобы взглянуть на монастырь, который нравится ему, папаше, а ей некоторым образом заведомо безразличен. Мало ли в самой Москве монастырей? Но нынче Иван Алексеевич, жутковато вытаращив глаза, посчитал важным для себя посетить, и уже не в первый раз, именно Иосифов монастырь и именно о нынешнюю пору, а часть этой важности своего задания он распространил и на дочь, как бы вовлекая ее в круг своих нравственных забот и духовных исканий. Теперь он в этом видел как и уже действующее свое влияние на нее, так и возможность его последовательного упрочения, сильного и значительного расширения. Тут любой воскликнет, что ему знакомы эти одержимые, умоисступленные, вечно лихорадящие субъекты. Но Иван Алексеевич не окончательно прост. Его утренняя любовь к дочери в момент отправления, или, как он сказал бы, исхода, воспаряла на большую высоту и фактически в безвоздушное пространство, а одновременно и ветвилась, тихо и едва заметно созидая в одном из умственных тупиков уверенность, что он прощает Сашеньке всякие ее мелкие недостатки, в виде большого достоинства выставляя на первый план отсутствие у нее и намека на развязность. Она не совсем так глупа и пустоголова, как другие в ее двадцатилетнем возрасте, бойко рассуждал про себя старик.
