Это, слышь-ко, в том году было, люди сказывают, когда у Леночки-секретарши с платной стоянки кабриолет угнали.
Стоянка-то небольшая у нас, от НИИ Психотропа и Паранормалий… или как там его прозывали… площадя остались. А тогда у народа-то машин много не было, когда институт этот живой еще был, при СССР, вот и место под нее маленькое отвели, во дворе. Да новым хозяевам-то что большое, что маленькое — пень один, лишь бы капиталу с него состричь можно было. Вот пятачок колючкой и огородили, сторожа посадили — поперек себя шире — и денежку-то с сотрудников взимать стали.
А сотрудников у нас в здании теперь, поди, больше еще, чем в советские времена: и спортзал с нерусским названием там тебе, и спекули, то бишь, посредники-негоцианты всякие, и супермаркет, и рекламных агентств аж три штуки, и журнал модный, и молибденовый холдинг, и клиника мордодельная, самая в городе большая да популярная…
Вот про нее-то мой рассказ сейчас и будет. Вернее, про то, что в ней однажды под Новый год произошло. Кому Данила Степаныч сказывал, никто не верит. Совпадение, говорят. Али на переутомление кивают. А кто и на перепой — завсегда такой народец отыщется, что самое кривое думать станет. Да только Степаныч у нас непьющий, а я всегда говорю, что не зря паранормы да психотропщики двадцать лет здесь сидели — даром такое не проходит. А если головой-то подумать, да мозгой пораскинуть, то еще случаев странных можно навспоминать — о-го-го, и кабриолет Леночкин в строку тут придется не в последнюю очередь…
Да только это совсем другая история.
* * *
Вообще-то, Данила Степанович в детстве врачом стать мечтал. Хирургом ли, окулистом — кто его сейчас знает, столько лет прошло. Он и сам-то, поди, уже толком не упомнит, с чего его хотение началось, а только кончилось оно на первом курсе медучилища. Даром что он тайком от родителей документы туда подал, вместо чтобы в девятый класс идти, да целый месяц скрывать ухитрялся, что не в школу ходит. Родители, как прознали, такой тарарам устроили, что искры из глаз парнишечки бедного еще полгода сыпались. Заставили, короче, в школу вернуться, до десятого доучиться, и на бухучет по окончании поступать. Известное дело — оба бухгалтеры, так и сынка единственного по своей дорожке пустить решили. А мальчонка-то, слышь, и без того робкий да скромный был от природы, фигурой невидный, очкастый, да заикался сызмальства — пока, бывало, «мама мыла раму» прочитает — пол-урока пройдет… Да еще весь свой пыл бунтарский он на тридцать лет вперед истратил, в мед-то уйдя, так что не противился он больше воле родительской. Куда послали — туда и поступил, и отучился, и по распределению в НИИ наше пришел, и работал до самого девяносто пятого года, когда казна денег давать науке перестала, мол, крутись, как знаешь. Вот она — то бишь, директор ёйный, и выкрутился-раскрутился: всех посокращал, а площадя кому попало сдавать стал. От прежнего НИИ остался он один: денежки за аренду считать, а на сдачу — свечки благодарственные за упокой своей науки ставить.
