Арлингтон Стрингэм сострил в Палате Общин. Присутствующих было немного, но и шутка предназначалась не для всех: дескать, англосаксы, как нация, не страдают от нехватки ангелов. Возможно, она была сделана без всякого умысла, однако один из парламентариев, не желавший, чтобы его считали спящим лишь потому, что он смежил веки, рассмеялся. Одна-две газеты отметили «смех», заключив слово в скобки, а ещё одна, славящаяся своей легкомысленностью при освещении политических новостей, написала «хохот». С этого часто всё и начинается.
— Вчера вечером, в парламенте, Арлингтон сострил, — сказала Элинор Стрингэм, обращаясь к своей матери. — Мне это не нравится, за все годы нашей совместной жизни никто из нас ни разу не пошутил. Боюсь, что лютня начинает трескаться.
— Какая ещё лютня? — спросила её мать.
— Это цитата, — ответила Элинор.
По мнению Элинор, определить что-либо как цитату было лучшим способом прекратить любую дискуссию, — примерно так же в конце сезона всегда можно не дать в обиду посредственную мерлушку, назвав её мутоном.
Что касается самого Арлингтона Стрингэма, то он сознательно решил продолжать движение по тернистой стезе юмориста, на которую Судьба пригласила его.
— Всё вокруг очень позеленело, но, в конце концов, так оно и должно быть, — сказал он своей жене пару дней спустя.
— Это звучит весьма современно, и, надеюсь, очень умно, но, боюсь, ради меня не стоит стараться, — холодновато заметила она. Знай Элинор, каких усилий стоила ему эта ремарка, она, возможно, отреагировала бы на нее более доброжелательно. Сколь часто наши стремления остаются незамеченными и неоценёнными, и в этом подлинная трагедия человечества.
Арлингтон ничего не ответил, но не потому, что обиделся, а потому, что задумался, что бы такое ещё сказать? Однако Элинор сочла его молчание за проявление снисходительного высокомерия, и гнев подсказал ей, как нанести новый укол:
— Скажите это лучше леди Изобел. Не сомневаюсь, она оценит.
Леди Изобел не боялась появляться повсюду с колли желтовато-коричневого окраса в то время, когда все держали одних пекинесов, как-то раз съела четыре зелёных яблока за чаем в пять часов в Ботаническом саду, и потому не удивительно, что в глазах общества она слыла язвой. Самые строгие блюстители нравов утверждали, что она спит в гамаке и разбирается в стихотворениях Йетса, но родные леди Изобел отрицали и то, и другое.
— Трещина расширяется до размеров пропасти, — сказала Элинор своей матери пополудни.
— Об этом я бы помалкивала, — ответила та после долгого раздумья.
— Разумеется, мне не следует особенно распространяться на эту тему, — сказала Элинор. — Но почему бы и не перемолвиться с кем-нибудь?
