Квантовый мусор

Я нечасто позволял себе роскошь разжечь камин, но сегодня был именно такой день. Я бросал в огонь полено за поленом, смотрел, как они занимались и разгорались, воображал, как дым клубится над трубой и тает в воздухе. Я открыл бутылку лучшего вина из погреба, одну из самых старых в моей коллекции, из тех, за которые я когда-то выложил то ли десять, то ли одиннадцать тысяч евро. И оно того стоило, доложу я вам. Оно того стоило. Посмотрим, как далеко я смогу зайти. Делать мне все равно больше нечего. И у меня еще есть время — так они сказали. У меня есть время.

Время, да… Одно можно сказать о нем точно: оно проходит. Уходит секунда за секундой вместе с нашей жизнью. Тик-так, тик-так… Безостановочно, бесповоротно, безвозвратно…

Разве время не величайшая загадка мироздания? Разве не самонадеянность с нашей стороны думать, что мы им владеем! Время — строительный материал нашего мира. Наша жизнь протекает во времени, измеряется временем. И когда приходит конец — а он всегда приходит, это, простите за каламбур, только вопрос времени, — тогда мы оглядываемся назад, на время, которое прожили, на жизнь, которая нас преобразила, пока мы пытались преобразить ее; видим принятые и не принятые решения и их последствия; и как они вели нас от одного момента жизни к другому, пока мы не оказались там, где мы есть.

Например, когда-то я не мог бы позволить себе настоящий камин в доме и бутылку вина за несколько тысяч евро. Когда-то я не был богат и не чаял стать богатым. Я просто учился в Университете, изучал физику, и мои планы не простирались дальше защиты диссертации.

Но теперь я сижу здесь, в огромном доме, и земли вокруг него, куда ни бросишь взгляд, тоже принадлежат мне. Обычно здесь не так тихо и пустынно, но сегодня я отпустил прислугу и отключил телефон. Я буду пить сегодня, пить лучшее вино на свете, пить столько, сколько захочу и смогу, и мысленно вернусь на тридцать лет в прошлое, в тот момент, когда я принял решение, которое привело меня сюда.

Зачем я пишу это? Потому что больше я действительно ничего не могу сделать — и это невыносимо тяжело для меня.

После окончания учебы я долгое время болтался безработным, пока не нашел за грошовую оплату место в Центре ядерных исследований. Я работал дежурным техником на ускорителе частиц. В моем распоряжении были тринадцать километров пыльных туннелей, сто восемьдесят тысяч катушек ускорителя, множество кабелей и осознание, что для этой работы мое образование слишком хорошее. Мой руководитель — настоящий идиот, который превосходно умел листать протоколы, — любил говорить, с важным видом надувая щеки: «Где-то здесь кроется ошибка. Найдите ее, Штайнбах». Он никогда не назвал меня ни «доктором Штайнбахом», ни «господином Штайнбахом», а что до слова «пожалуйста» — сомневаюсь, что он вообще слышал о подобных формальностях. Мой единственный помощник — Конрад Хеллерманн, также доктор физики, и с теми же перспективами на трудоустройство, как и у меня, — переносил свое унижение со стоическим спокойствием, о коем я и не мечтал. Я же с каждым месяцем впадал во все более глубокую меланхолию.