Его прозвали Пиней из-за фамилии — Пендерецкий. Прозвище ему подходило: короткое и хлесткое, как удар. Говорил Пиня мало, двигался быстро, бил уверенно, почти изящно. Впрочем, надо отдать ему должное, просто так он никого не трогал. И никогда не бил исподтишка, но подготовиться к его удару было невозможно, как невозможно с точностью определить, где и когда во время грозы сверкнет молния.
Никто не знал, откуда у парня из глухой деревни, где-то под Красноярском, такая редкая, изысканная фамилия. Фамилия, доставшаяся ему, скорее всего, от далеких предков, какого-нибудь разорившегося или разоренного дворянского рода. Про него в конечном счете ничего толком не было известно, и сам он о себе не рассказывал.
Высокий, с тонкими чертами лица, крупным лбом, вечно чуть вздернутым подбородком. Его профиль, осанка, размах плеч придавали облику нечто царственное. В быстрых движениях не было суеты, а походка напоминала походку человека, только что спрыгнувшего с лошади: пружинистость ног и передавшаяся телу грация породистого животного.
В армии Пиню, как и любого другого, поначалу удивляло и не устраивало многое. Весьма забавная особенность: в первые месяцы после призыва на тебя наваливается столько неожиданных, странных, а подчас совершенно ненужных впечатлений, что к концу службы ты перестаешь удивляться чему-либо вообще. Но это к концу. А вначале Пине приходилось мириться и привыкать к большому количеству вещей, вызывавших массу вопросов.
Причем дело было не в дедах, выходки которых пугали, но Пиня говорил себе, что они здесь давно и от скуки успели озвереть. Непонимание и неприязнь вселяли в основном те, кто призвался вместе с ним. Особенно одна их общая черта не давала покоя: большинство его сослуживцев были удивительно женственными.
Похоже, почти все они росли в неполных семьях, воспитывались матерями, бабушками; переняли их манеры и черты. Иногда Пине казалось, что он окружен женщинами в военной форме. Периодические покрикивания друг на друга очень напоминали перебранки в очередях.
У одного парня, татарина, который был крепким и наглым и явно метил в сержанты, женское начало проступало с особой четкостью. Основную часть своей пока еще не долгой жизни он провел с матерью, под ее непрестанным наблюдением и контролем. Мать татарина довольно быстро развелась с мужем (мальчишка едва начал говорить), привыкла рассчитывать только на свои силы и была агрессивно сексуальна. Она знала, что нравится мужчинам, и нередко этим пользовалась. Никого при этом не подпуская слишком близко. Никто из них не мог и не должен был стать вторым отцом или другом ее сыну. В отце он не нуждался, она давала ему гораздо больше, чем могут даже двое родителей. А что до дружбы — лучшим, главным и единственным другом мальчика была она. И никому не позволила бы занять свое место.
