Кешка очнулся от дурного сна и предчувствия каких-то изменений в мире. Дрыгнув ногой, он сбросил с себя ворох старых фуфаек и пиджаков, которыми укрывался. Сел на раскладушку и болезненно дернул кудлатой головой, взбалтывая застоявшиеся за ночь мозги. Но от этого в голове не прояснилось, там по-прежнему — плотный, колючий туман. Утреннее состояние для бича вполне привычное — оно побуждало не к бесплодному самосостраданию — его ум и воля подчиняются одной цели: раздобыть любое бухло и вырвать бедовую головушку из тисков похмелья.
Не тратя времени на мучения совести, Кешка сунул цыпастые тощие ноги в безразмерные ботинки без шнурков и пинком распахнул дверь котельной. По привычке сиганул через высокий порог, и правый ботинок «с головой» ушел под воду. Наличие лужи перед порогом было для Кешки полной неожиданностью.
— Бляха-муха! Я балдею! — изумился он, ошалело оглядываясь по сторонам.
Нагло, не спросив его, Кешкиного соизволения, в Жаксы ворвалась весна. Из-под грязных сугробов выстрелили ручьи, понеслись вниз по улицам поселка, мимо претенциозного торгового центра к убогому вокзальчику и дальше, к искусственному степному озерцу, сотворенному полстолетия назад руками врагов народа; по пути следования ручьи сливались, образуя бурные и мутные потоки, в которые закручивался прошлогодний мусор: солома, щепа, бумага и бог весть что еще.
Это апрель. Обычный апрель в тургайских степях. Сразу зло, жарко загорается солнце, и через дней десять о буранной, лютой зиме будут напоминать разве что бурые латки снега на южных склонах балок.
Кешка неуклюжим воробышком перепорхнул через лужу, вылил из ботинка воду, подпрыгивая на одной ноге, несколько секунд с недоумением рассматривал свою обувку, словно в облезшем, убогом ботинке мог заключаться какой-нибудь жизненно важный смысл. И все же в его гудящей с похмелья голове родилась мысль о том, что пора сменить ботинки на резиновые сапоги, которые он предусмотрительно отыскал на мусорной свалке. Сапоги не ахти какие — с дырочкой у щиколотки. Нужно будет обходить лужи. А зачем ему в них лезть, спрашивается? Кешка давно уже не пацан, чтобы с телячьим восторгом скакать по лужам.
— Лужу меряешь, голубь сизый? — подколол Кешку Сашка-кочегар, с настроением кативший пустую тачку от шлаковой горки.
Сашка, Сашок — так и никак иначе звали в Жаксах этого сорокапятилетнего белобрысого мужика. Причиной тому, видимо, были его синие, по-детски невинные глаза и незлобивый характер. Кешку болезненно поражало Сашкино «фраерство» — этим словом он называл умение кочегара поддерживать интеллигентный форс среди угольной пыли и копоти. На Сашке всегда была чистая сорочка, выглаженные брюки. И еще — вымытые руки с длинными, изящными пальцами, будто он работал не кочегаром, а пианистом в областной филармонии. Кешка не больше трех раз в день выползал на свет божий из опрятной Сашкиной «конуры» и вымазывался так, что его можно было принять за шахтера, поднимающегося на-гора после смены. Впрочем, у Кешки, в отличие от кочегара, не было даже сменной рубашки.
