Ад — это повторение
Андре Ленож, «Буря Столетия» Стивена Кинга
*
Вселенная сорвалась с шарниров, на которых вращается, двадцать третьего июля. Полагаю, с того момента, когда я проснулся и услышал голос Андрюшки, младшего брата. Он считал:
— …два…..три…..четыре…..пять…
Это в такт моему будильнику на сотовом, который проигрывал по кругу коротенькую — не более пяти секунд — вставку из песни «PSY» про Каннамский стиль. Я открываю глаза и вижу перед собой трусы брата.
— Ты всегда просыпаешься на пятом повторе, — говорит сверху его серьёзный голос.
Я вздыхаю, устало переворачиваюсь на спину и потираю глаза.
— Дома никого?
— Папа на работе.
— Спасибо, кэп, — отвечаю. — Я про маму, вообще-то.
— Мама, как всегда, покупает в «Грозди» десяток яиц, нарезной батон, свиную вырезку, сушеный укроп и бутылку подсолнечного масла.
Теперь я немного насторожился. Может, у вас есть чудаковатые братья, зависающие в мире физики, пропавшие на страницах алгебры, или затянутые паутиной аутизма. Мой же брат — самый нормальный, самый обычный мальчишка всей планеты, который рубится в Соньку Плейстешн, ворует мятные кексы по выходным, когда их печёт мама, и тайком лазает на крышу нашего коттеджа.
Я прекращаю потирать лицо и смотрю на Андрюшку сквозь пальцы правой руки. Всё тот же малец, в семейных трусах, резиновом обруче Человек-Паук на запястье левой руки, с чуть взъерошенной копной кофейных волос, кляксах веснушек по щекам, только… взгляд у брата какой-то странный. С рождения голубые зрачки Андрюшки прятались за венчиком огромных ресниц так глубоко, что казалось, будто сам мудрый Йода смотрит в тебя. В это утро взгляд стал глубже.
Или я себя накручиваю? Да причин нет. Однако настораживает, что десятилетний малыш оповещает меня о списке продуктов, да ещё с этим пафосным как всегда.
— С тобой всё в порядке? — Я убираю руки от лица и серьёзно гляжу на брата. Тот словно столб, на лице пугающее безграничное спокойствие, даже отрешённость.
— Со мной уже давно не в порядке! — Адрюшка резко улыбается, обнажая ряды зубов, правый верхний перед клыком вырос криво, немного выше.
Внезапная весёлость на маленьком мудром лице превращается в гримасу сумасшествия, и мне становится по-настоящему жутко. И, чёрт, я не знаю, чего боюсь.
Будто стараясь сбежать от невиданного страха, скидываю одеяло и сбрасываю ноги с другого конца кровати. Только утро, а жара душит потными руками, словно маньяк-живодёр.
Кровать брата взъерошена, как и волосы на его голове.
— Прибери лучше своё спальное место, опарыш.
Кличка опарыш приклеилась к Андрюшке с тех пор, как Стёпка, мой закадычный друг, познакомил нашу компанию с личинкой, пожирающей мертвечину. Я тогда весело воскликнул: Прямо портрет Андрюшки! С тех пор к брату так и приклеилось: опарыш.
