Месть троянского коня

— Тихо, тихо! Ты так шлепаешь сандалиями, что разбудишь и глухого! Сняла бы ты их лучше!

— И куда их девать? Сам потише сопи носом… Отогни занавесь — ничего же не видно…

— Вот, отогнул… Смотри–ка, а он спит на боку, и руку кладет под голову, точно, как ты… Ну, и что в нем страшного?

— А знаешь, совсем ничего! Он даже очень красивый… И волосы у него немножко вьются, почти как у Гектора.

— У меня они тоже вьются. И у тебя бы вились, если бы не были такие длинные! Ну что, положим цветы поближе или оставим на подоконнике?

— Отсюда их ветром сдует! Влезай, я за тобой…

— А если проснется?

— Ну и что? Съест нас? Еще недавно ты чуть ли не сражаться с ним рвался, а теперь боишься даже подойти к нему! Лезь!

— Да я уже влез, пока ты болтала! Но влезай уж и сама и клади свои цветы, как собиралась — прямо на подушки! Не положишь — я всем скажу, что ты и есть — первая трусиха! Давай руку… Ой!.. У тебя пояс зацепился за светильник… Ой…

— Держи, держи, держи!.. Ай, па–а–а-дает!!! Ой–й–й…

Грохот рухнувшего светильника ворвался в хрустальный мир сновидения и разбил его вдребезги.

Ахиллу снилось, что он вновь плывет на корабле, на том далеком корабле, который увез его из детства прямо на войну… Корабль вновь, как двенадцать лет назад, подплывал к берегу, вновь открывались незнакомые, полуутонувшие в тумане равнины и горы Троады. Сейчас корабль ткнется килем в дно… вот он уже у берега…

Но корабль плыл и плыл, будто море длинным рукавом врезалось в берег, или судно вдруг обрело способность плыть по суше… Корабль шел посреди туманной равнины, шел уже сам — гребцы подняли весла и не гребли.

И вот впереди проступили очертания Троянской стены, и вновь, как в эту ночь, загадочно и странно засияли блеском серебра величавые Скейские ворота… Вот они раскрываются, как перед их колесницей… Корабль входит в них, и перед ним разворачивается площадь — невероятная своими размерами и красотой площадь Коня.

Пять храмов образуют ее, не обступая, но как бы обрамляя широкое, полукруглое пространство. Посередине, как раз напротив ворот, — высокий, весь белый храм Зевса. Семьдесят ступеней ведут на его громадный подиум, над которым возносится фронтон, опирающийся на шестнадцать гладких колонн белого мрамора. Серебряные скульптуры фронтона сверкают в лунном свете. (Почему луна? Они же плыли днем!). Справа — желто–красный, вытянутый, многоколонный храм Афины Паллады, со статуями в каждом проеме. Изогнувшийся полукругом храм Гермеса, над фронтоном которого, неведомо как удерживаясь, летит, опираясь лишь кончиком левой ноги в крылатой сандалии, бог–колдун, бог — покровитель атлетов и… мошенников, бог–лгунишка и незаменимый вестник Олимпа… Его храм оплетают кусты вьющихся роз. Слева от храма Зевса — святилища Посейдона и Афродиты. Над храмом богини любви и красоты — огромная (настоящая!), сияющая перламутром раковина, и из нее как бы выходит и возносится нежная мраморная фигура. Не женщины, не обольстительной красавицы… но юной девушки, чистой и непорочной, какой она родилась из пены морской, с развевающимися волосами, с руками, целомудренно прижатым к обнаженным плечам, с которых скользит вниз легчайшее мраморное покрывало… И тоже вьющиеся розы, но если у храма Гермеса они алые, то здесь — белые, почти призрачные, светящиеся в полутьме, как крохотные факелы…