Кривой месяц ноября. Брюхо неба.
Вспорол.
Обвалился-просыпался снег. Первый. На Москву полуночную:
— Праххххххххххх…
Ветер.
Хлопья.
Три змеи:
вьюга,
пурга,
поземка.
— Ищи-и-и-и-и-свищи-и-и-и-и…
Зашипели.
Снежные выползки. По улицам.
Обесчеловеченным.
Спящий на площадях мусор. Застывшие трупы.
В испуганные рты подворотен:
— Нашли-и-и-и-и-и…
Во дворах:
люди,
костры,
шепот.
— Сорок восемь черных журавлей. Поднялись. Вокруг Кремля три круга сделали.
— И пыздэц?
— Оборотился журавлем.
— Черные маги…
— Гноем африканским обмазались.
— Весь ближний круг.
— Улетели, нах?!
— И патриарх с ними.
— А нам крылом памахалы…
— Оиебана-а-а-а-ма-а-ма!
— Гной?!
— На Якиманке зажарили на вертеле архиерея, натопили из него сала, налили свечей. И служат черную мессу.
— Апппст…
— Чечены с китайцами. Новый договор! Подписан. Русской кровью.
— Сто пудов, по-любому, *** буду, нах…
— И дивизия Дзержинского присягнула…
— Сегодня на Остоженке видали двухголовую собаку.
— Двадцать лет грабили!
— Грабылы.
— Сосали!
— Сосалы.
— И обсосали!
— Обсосалы?
— До костей!
— Недаром он тогда с журавлями летал…
— Иннаэтоя…
— Хоп??
— Гоп!
— Чернокнижник…
— Амманули!
— А как еще?!
— На
йе
ба
лы!
— Слили.
— Слылы?
— Конечно, слили, слили, слили в баночку из белого золота черный гной африканский свежего замеса средней густоты хранить в холодильнике при температуре не ниже пяти градусов по парацельсу как они знали и ведали на пленарном заседании нижнеподвальной палаты через серое большинство когда президент в последний раз спел московские окна и оркестр большого театра но парламентское втирание африканского гноя в спины народных депутатов и закон о поголовном и уголовном сносе всех теплоцентралей и интенсивный рост журавлиных перьев когда не смеют крылья черные над родиной летать но обеспечить мягкотелую семейную упаковку в супербронебойные контейнеры а в первую очередь летит администрация президента и новая элита силовых структур когда необходимо срочно просверлить все зенитные комплексы и запустить в них умных благородных и благодарных червей по умолчанию а зениткам второй мировой залить жерла свинцом или финцом или хирцом но полет делает человека свободней как серж брин.
* * *
Евгений открыл глаза. Вертолет стал снижаться.
— Ау-а-а-а-а… — он зевнул, снял наушники с микрофоном. — Черные журавлики, да? Cool…
— Что, Евгений Борисович? — закричал помощник из-за шума винтов, снимая свои наушники.
— Сны, сны…
Евгений пристегнул ремень безопасности и повел острыми плечами.
— Позвольте, я продолжу? — закричал помощник, держа перед собой планшет. — Он восемнадцать раз превращал воду в лампадное масло, в монастыре к этому так привыкли, что стали этим маслом приторговывать. Про трех оживших все знают, про женщину с мозговой опухолью, про горячий чай для братии, я уже вам рассказал. Это у них в монастыре уже рутина. Да! Вот, что очень важно для нас: семь с половиной месяцев назад один инок, он в миру был художник, а в монастыре взялся расписать стену в трапезной, так вот, он однажды заговорился, засуетился и забыл после причастия съесть просфорку. А когда вспомнил, она оказалась каменной.
