— Извините, Зигфрид. Если можно — последний вопрос. Ну вот… это все уже случилось, и вы вернулись на станцию…
Корреспондент с трудом подбирает слова, и я понимаю, почему он мямлит. Перед ним — Зигфрид Шолис, тот самый Шолис, что открыл электрические пузыри на MD-19, тот самый Шолис, чье имя упоминается теперь в каждом учебнике по разумным роботосистемам. Словом, живая легенда, правда, сейчас в тренировочном костюме и домашних тапочках.
— Вы вернулись на станцию, — повторяет он. — Ну, и о чем вы думали, когда Когтев… — Он замолкает и, посмотрев в упор, спрашивает: — Прав был Когтев, когда назвал вас убийцей?
Все началось с пузырей — с тех самых, электрических. Я сидел на песке, чтобы отошли ноги, когда примерно в полукилометре впереди на равнине вдруг набух светящийся бордовый купол. Секунда, и это уже шар. Сначала он красный, потом оранжевый, зеленый, фиолетовый — и вдруг шар отрывается и ползет, подрагивая, вверх, а на его месте растет следующий. Еще несколько секунд — и в небе их уже два, три, гирлянда…
— Когтев, погляди на северо-запад, — говорю я шепотом в микрофон шлема. — Видишь?
— Вижу. У тебя все в порядке?
И вся реакция. Впрочем, если б я показал ему что-нибудь живое… За последнюю неделю он истратил полторы месячных нормы горючего — на высоте катер берет больше, а он в поисках хоть каких-нибудь бактерий забрался уже в верхние слои атмосферы. И все без толку…
Есть один очень простой закон: отрицательный результат — это тоже результат. Если на планете жизни нет, это значит только то, что ее нет. Ни больше и ни меньше. К этому относиться нужно очень и очень трезво, иначе недолго и спятить. Надеюсь, Когтеву до этого еще далеко, но…
Воздух-де на станции припахивает аммиаком; время от времени я слышу жалобы: как, мол, там Марина с Сережкой… Плохо им без мужа и отца. Да и вообще какой он, Когтев, муж, так, разведчик. А это почти как человек без роду и племени.
Не понимает, что род и племя разведчику нужны как скафандру тормоза. Настоящий разведчик — это механизм, только с головой. Включился — и пошел, как грейдер. Дошел до конца — выключился. Но не раньше!
В общем, смешной человек! Да, кстати, за два месяца я ни разу не слышал, чтобы он рассмеялся — громко, в голос. А кто смеяться не желает, не живет, а прозябает… Прекрасный стишок… На слух даже смешнее, чем про себя, и я начинаю смеяться, и тут вдруг беззвучно вспыхивает и лопается в небе пузырь, и я вздрагиваю от неожиданности и смеюсь еще неудержимее.
— Зигфрид, что у тебя там?
Очередной пузырь уже плывет вверх. А на его месте, уже в полусотне метров от меня, растет новый — ни дать ни взять гриб-дождевик, и я давлюсь от беспричинного смеха.
