Половина одиннадцатого ночи, Александра Евгеньевна целуется под лестницей около кабинета математики со Стасиком Забелло из 10 «в» класса. Стасик прижимает даму к батарее парового отопления, и раскаленное железо впивается в ее ягодицы, обтянутые тонкой юбкой. Во время долгого, обстоятельного поцелуя обнаруживается, что у Стасика нет одного зуба, и язык неприятно цепляется за острый срез соседнего резца. Целуется Стасик из рук вон плохо. А мог бы научиться за столько-то лет!
– Какая ты гладенькая, Сашенька, – говорит он, подсовывая холодные руки мне под джемпер.
Я вздрагиваю и мгновенно покрываюсь гусиной кожей. Вообще-то я обожаю обниматься – мне кажется, это лучшее, что один человек может сделать для другого, – но не переношу, когда меня тискают такими вот, будто изнутри замороженными, негнущимися руками. Такими руками хорошо плоть умерщвлять, курицу ощипывать.
Стасик разливает кагор в пластиковые «аэрофлотовские» чашечки, которые «давно тому назад» я стащила из самолета Ленинград – Адлер и с тех пор ношу в своей сумке – так, на всякий случай.
– За Сашу Камилову из 10 «а», самую лучшую девочку на свете, – провозглашает Стас.
«Какой ненужный», – с грустью думаю я, прижимая к груди Стасикову голову, слегка опушенную кудряшками. Вот и от локонов твоих почти ничего не осталось, любовь моя первая, и глазки пустые, ледком тронутые, и ленца в тебе такая, словно бы ты крепко подустал от рутинного блуда, хоть и экономно себя при этом расходовал.
Помнишь, Стасик, как с божьей помощью ты лишил меня невинности, уже после того, как оборвался наш роман, от которого лихорадило всю школу, включая педагогический коллектив и родительский комитет? Сейчас напомню. К тому времени я уже закончила институт, но все еще оставалась девицей, изживая, как наследственный недуг по материнской линии, пресловутый кодекс девичьей чести: умри, но не давай поцелуя без любви. А в сжатом варианте: умри, но не давай! Неизвестно, как долго длилась бы эта борьба, если бы одна моя молодая сотрудница, Элеонора, – высоченная такая девка, красавица, нога 42 размера, теперь, наверное, в Израиле живет, – не обронила бы так, между прочим, будто французы считают, что если девушка не лишилась невинности до 22 лет, то она автоматически перекочевывает в разряд старых дев. Почему-то больше всего зацепили «французы». Не какие-нибудь там голландцы или немцы. Ну не может русский человек не считаться с мнением французов, особенно в вопросах любви и секса.
«Тебе сколько лет?» – поинтересовалась Элеонора. «Двадцать два», – созналась я. «Надо принимать меры», – усмехнулась проницательная Элеонора.
