И придет большой дождь…

Был самый разгар сухого сезона. Листья гигантских акаций свернулись и пожухли, покрылись тонким слоем пыли, принесенной харматаном — ветром из Сахары. Баобабы, разбросанные по всей плоской равнине, стояли черные, словно обожженные, без единого листочка. Их короткие толстые ветви тянулись к бесцветному, насквозь прокаленному небу, вымаливая хотя бы каплю влаги. Но дождей не было уже два месяца…

Петр вдруг увидел, почувствовал и понял все это удивительно четко и ярко. И ему с чудовищной силой захотелось жить.

Они стояли у обочины пустынного шоссе — четверо: русский, поляк, француз и коренастый круглощекий африканец во франтоватой шляпе из крашеной соломки и с фазаньим перышком, шофер Дарамола. Дверцы их машины, быстроходного темно-зеленого «пежо», были распахнуты настежь.

Солдаты рылись в чемоданах, жадно хватали бронзовые чеканные чаши работы местных мастеров, рвали друг у друга пыльные шкуры гепардов. Они были потны и возбуждены, не спускали пальцев с курков маленьких черных автоматов, зажатых под мышкой.

Особенно им понравилось содержимое чемодана Дарамолы, франта-шофера, известного во всем Луисе хвастуна и покорителя женских сердец.

Офицер, совсем еще парнишка в форме ВВС Гвиании, был растерян. Солдаты явно ему не подчинялись. Их жадные руки тянули к себе все, что они находили в машине, чудом очутившейся здесь, у последней заставы повстанцев, в тридцати милях от Каруны — столицы северной провинции Гвиании.

Один из них, воспользовавшись случаем, схватил кинокамеру.

— Вы снимали Каруну? — крикнул он на плохом английском языке. — Именем армии я конфискую эту штуку.

И тут оцепенение покинуло Петра. Он решительно шагнул к машине.

— Назад! — испуганно крикнул парнишка срывающимся голосом, отступая и угрожающе поднимая автомат. — Назад!

— Отведите нас в штаб первой бригады! — зло выкрикнул Петр. — Майор Нначи разрешил нам покинуть Каруну.

— Вы снимали город! — неуверенным голосом повторил солдат. Он был небольшого роста, и глаза его были полны ужаса. — Вы снимали Каруну!

— У вас есть разрешение на съемку? — сухо спросил офицер-летчик. Он нервничал, поминутно поглядывая на «джип», приткнувшийся под большим кустом у обочины. Из пятнистого «джипа», торчала суставчатая антенна, и радист — массивный, пучеглазый мулат-сержант в танковом подшлемнике разговаривал с кем-то на певучем южно-гвианийском наречии.