Мышкины слёзки

…Больше стука — вот в чём штука…

Т. А. Гофман

Треугольная пластмассовая ёлка смотрится, как насмешка.

Сама по себе безобразная — карикатура на настоящую ёлку, пародия, в мерзко мигающих огоньках цвета «кровь из глаз» — посреди безобразной площади. С одной стороны — вход в подземку, с другой — громадный торговый центр, тоже мигает и сияет, как фальшивая ёлочная игрушка, от которой одна суета и никакой радости. Вдобавок над входом — громадный светящийся транспарант, а на том транспаранте — толстая крысиная морда, высовывающаяся из хвойного веночка в мишуре.

Символ года. Милая мышечка.

А народу-то не так чтоб очень много… Не рвутся покупать подарки. То ли погода слишком скверная, то ли крысиная мордень — неважная реклама? Интуитивно неприятна — даже тем, кто не в курсе.

Никуда от крыс не деться… и по сравнению с моими подопечными этот, на транспаранте, сущий милашка. Просто зверёк.

Рекламные листовки с мышечкой валяются на асфальте. Поднимаю ту, что почище, достаю маркер. Рисую пару значков на удачу. Резонанс — и я решаюсь. Достаю трубку, набираю:

— Дядь, я тут рядом. Я заскочу, а?

Голос у дядьки — как у доброго ведуна из мультика. Уютный.

— Зайди, голубчик. Я чайку согрею.

Ага. С коньяком.

Дядькин двор чуть-чуть припорошен снегом, как сахарной пудрой. Под снегом — подмёрзшая грязь; завтра снова раскиснет. Парадная приятная, тепло и светло, пахнет жареной картошкой… тут бы и остался. Но звоню в дверь.

Дядька всегда был гномиком. Даже мне-школьнику казался маленьким, а сейчас и совсем ссохся и сморщился. Смотрит снизу вверх, улыбается, глаза детские:

— Спасибо, что вспомнил, голубчик.

Квартира полна тиканья. Множество часов тикает вразнобой, каждое антикварное чудо живёт в своём времени; в прихожей маятник под дубовым корпусом ходит со стуком и еле слышным звоном, над ним с таким же эхом звона старой пружины кружится бронзовая балерина: цзинь-цзинь-цзинь… И пахнет Машкиным кексом. Корицы не пожалела. Не ошибёшься.

— Заходи, ты озяб… чайку…

Вхожу в его крохотную тикающую гостиную. Механический паж с облупившимся лаковым носиком протягивает на подносе чашку с чаем, блюдце с куском кекса. Терпеть не могу корицу, но там цукаты… съесть, что ли? Голодный, как собака.

По столу бежит уморительная заводная букашка — усики-пружинки. Я сбиваю её щелчком — и она падает на скатерть, дрыгая ножками. Усмехаюсь:

— Дядь, я уже вырос…

— Ты всегда был серьёзный мальчик, голубчик. Ты ведь по делу?

— Да. Машка давно ушла?

Дядька кивает. Жаль, что разминулись, но, может, и к лучшему.

— А ты можешь ей позвонить? В смысле, мужу её? Я с ними не того… не особо хорошо общаюсь.