Святослав Юрьевич Рыбас
Святые горы
I
Я взял лыжи и вышел на улицу. Мы с Надей уезжали в Святогорск. Я был рад, напряжен и скован.
Наши отношения становились все хуже. Я ее любил, она любила меня, нам тогда было по восемнадцать лет. Каждый вечер мы ожидали с нетерпением. Я приходил к ней, она закрывала дверь в комнату, где сидели ее родители и откуда доносился звук телевизора; я хотел ее обнять, но она ускользала и, улыбаясь, глядела, как я снимаю шапку, пальто, шарф, как вешаю их рядом с шинелью ее отца, как мельком гляжу на себя в тусклое, старое трюмо и хмуро сдвигаю брови, чтобы казаться старше, и я, чувствуя ее взгляд, поворачивался к ней и еще больше хмурился, зная, что она видит, как я хочу казаться старше.
Потом мы запирались в ее комнате. Я подходил к ней, целовал, и наши разговоры заканчивались. Надя пыталась высвободиться, но ей не удавалось, и она с улыбкой ждала, пока я не отпущу. Видя ее хорошую улыбку, я опускал руки. Мы стояли рядом, ничего не говорили, не прикасались друг к другу.
Но, кажется, большинство вечеров заканчивалось обидой и недоумением. Надя как будто поставила себе предел в наших отношениях.
Я так и не узнал, что отталкивало ее. Иногда я становился груб, мелочно раздражителен, точно хотел вызвать ее на ссору, чтобы проверить... А разве можно было что-то проверять? Надя тогда превращалась в надменную и очень вежливую маленькую даму. Я уходил с распаляемым ощущением окончательного разрыва и был горд, что находятся силы уйти.
В последний раз, перед поездкой в Святогорск, я ушел от Нади и вскоре, не сообщив ей, уехал в Киев играть в полуфинальном турнире.
А как хотел я победить, как хотел прославиться, чтобы она узнала об этом! И главное, я был уверен в себе, играл, чувствуя свои способности, у меня лицо горело, мне вечно было жарко, тесно в большом зале, где много взрослых спокойных людей; я удивлялся, отчего они спокойны, и быстро забывал о них, наваливался грудью на стол и, кусая от нетерпения губы, глядел на доску, тянулся к фигурам, отдергивал руку и снова рассчитывал длинные смелые варианты, пока не выбирал самый плохой. Когда делал ход, вдруг видел, как он ужасен. Я очень хотел победить, а посредственные игроки побивали меня и фальшиво улыбались, точно говорили: "Жалко мальчика":
Вернувшись домой, я некоторое время жил в отупении, доделывал в институте пропущенные лабораторные, мое горе забывалось с трудом. Я не был великим шахматистом, я не смог прославиться; мне не с чем было идти к Наде.
Мои отец и мать меня почти не замечали, занятые своими отношениями. Мать иногда приходила ко мне в комнату, подурневшая от слез, и, жалко улыбаясь, прижимала к груди мою голову и зло говорила об отце. Я вырывался, мне было стыдно за них.
