АННА БЕРЗЕР
ПРОЩАНИЕ
"ПАМЯТИ ПАВШИХ"
"Неужели мы уступим писателям будущих поколений честь рассказать об этом миру?" - сказал Василий Семенович Гроссман в день окончания войны.
Буквально в этот день... Слова эти напечатаны в "Литературной газете", в номере, посвященном Дню Победы. Накануне парада. В небольшой статье "Труд писателя" он рисует командный пункт командира стрелковой дивизии, где ему удалось побывать.
"Противник, злой и сильный, бил всей мощью своей артиллерии, молотил авиацией, таранил танками наш передний край. Кое-где оборона наша дрогнула.
Напряжение на командном пункте было необычайное, лица людей суровы и пасмурны. Беспрерывно звонил телефон - тревожные вести шли из полков. Внезапно позвонил командующий армией. Сидя на нарах, неподалеку от командира дивизии, явственно слышал я раскаты злого начальнического голоса - командарм распекал моего хозяина. Едва командарм закончил разговор, как прибежал офицер связи с новым тревожным донесением, и тут же снова зазвонил телефон: командир полка просил поддержки. Полковник, командир дивизии, не мог ему этой поддержки оказать - на участке соседнего полка положение оказалось еще серьезнее, еще тяжелее".
Гроссман сидел рядом и "следил за лицом полковника - оно казалось спокойным. Но, видимо, спокойствие это было внешним".
И дальше: "Мне представилось на минуту, что испытал бы я, если бы вот сейчас весь огромный, тревожный груз ответственности за исход этого боя некто внезапно тут же, в этом блиндаже перевалил с плеч этого полковника на мои..."
Потом добавляет: "Но тут произошла любопытная вещь. Командир дивизии, который, казалось, забыл о моем присутствии, точно подслушав мою мысль, внезапно повернулся в мою сторону и улыбнулся, улыбнулся с некоторым злорадством. "Ничего, ничего, - сказал он, - теперь я парюсь, но вот кончится война, придется попариться писателям, все это объяснить да описать"".
В день окончания войны Гроссман не случайно вспоминает "этот маленький разговор". Чтобы после этого сказать: "Вот оно и пришло, время нашей ответственности. Отдаем ли мы себе отчет в размерах и тяжести этой ответственности? Понимаем ли огромность благородной и совсем не легкой работы? Понимаем ли мы, что нам, никому иному, пришло время вступить в сражение с силами забвения, с медленным и неумолимым течением реки времени. Надо сохранить в памяти людей великое время. Мы - очевидцы и свидетели того, как черное, мировое зло вырвалось на простор Европы, сокрушая, испепеляя добро, мораль и самую жизнь".
С первого же мирного дня отчетливо понимал Гроссман великие задачи великой литературы. Точно так, как и в последние дни своей жизни. И этот переход от мастерски написанного боевого эпизода к сокровенной лирике души - вечен в творчестве Гроссмана.
