Боец лежал в неловкой позе. То ли похоронная команда не заметила, то ли неглубокую могилу разворотило близким взрывом авиабомбы. Теперь на месте того взрыва небольшое озерцо с камышом. Летом тут лягушки орали, а сейчас тихо, как на кладбище. Впрочем, кладбище оно и есть, только неофициальное.
Я наклонился, вздохнул и начал аккуратно, щеткой убирать с погибшего оставшийся грунт. Конечно же, первым делом обратил внимание на обмундирование, которое было в удивительно хорошем сохране. Боец, как и следовало ожидать, был наш, красноармеец. На отвороте шинели красный ромб с одной полосой. Ефрейтор, не рядовой. Надо же. Ткань под руками не расползалась, как это обычно бывает. «Должно быть, из-за песка, — решил я, — влаги было мало, и почва не такая кислая».
Чуть ниже пояса была кобура, а из нее торчала рукоятка оружия. Я улыбнулся. Значит, все было не зря. Не подвело меня чутье. «Ты извини, брат, — обращался я к покойнику, осторожно отстегивая увесистую кобуру, — я обязательно добуду белый лист, и приведу сюда официалов. Похороним тебя как следует. Потерпи еще маленько».
Кобура легко поддалась, словно бы и не лежала в земле без малого восемьдесят лет. Я потянул ее на себя, и тут с тихим влажным треском часть шинели оторвалась, и повисла на остатках ржавого кольца крепления. Под шинелью был пушистый белый слой то ли плесени, то ли грибницы. Галифе в этом месте, где было влажно, истлело почти полностью, обнажив тазовые кости.
Я, тихо ругая себя последними словами, отложил кобуру в сторону, и попытался аккуратно приложить кусок шинели на место. Но материал, только что казавшийся достаточно крепким, все-таки начал расползаться. Удвоив осторожность, я наклонился совсем низко, придерживая куски старой материи. И тут заметил одну странность. Надо сказать, за годы волонтерства в легальном поисковом отряде я успел повидать достаточно скелетированных трупов. И даже изучить анатомию. Такие знания были очень нужны, когда приходилось собирать останки из поврежденных захоронений или с поля боя.
В общем, у этого бойца был такой тазобедренный сустав, которого даже в питерской Кунсткамере среди коллекций разных аномалий развития было не найти. Тазовой кости как таковой не было. Вместо нее — крепкий полый «шарнир», как в автомобильной подвеске. Этот «шарнир» упирался в еще один суставный мешок у основания позвоночника. Чего, разумеется, быть никак не могло. Дрожащими руками я приподнял уцелевшую полу шинели. Та же самая картина: двойной сустав в тазу, одна перемычка упирается в позвоночник. Чувствуя, как начинают шевелится волосы на затылке, я посмотрел на силуэт ребер под остатками гимнастерки. Чертовщина продолжалась: мощная грудная пластина упиралась нижним острым концом туда, где должна была быть диафрагма. У людей таких пластин не бывает; скорее, это было похоже на птичий киль. Я взглянул на череп, и на секунду забыл, как дышать.
