Это случилось в ночь со вторника на среду, собственно говоря, уже ранним утром среды. Около трех часов 28 апреля 2004 года, за несколько дней до вступления Эстонии в Европейский Союз, я чуть было не убила человека. С мягким похрустыванием тело скатилось вниз по лестнице Lungotevere Raffaele Sanzio прямо к реке, неприглядное безостановочное движение сопровождалось глухими шлепками туфель и сумки с большой пряжкой, непостижимым образом удержавшейся на сгибе руки. Меж стен, обрамляющих берега Тибра, цвели маргаритки. Темно-лиловое небо пламенело. Пострадавшей женщине было около 50–60, ее звали Клизия. По ее собственному утверждению, она была свободной журналисткой. Клизия скатилась во имя тонкого и деликатного, искрящего и трудноуловимого эстонского вопроса, который в тот вечер сверкнул над кварталом Трастевере, как занесенный топор.
27 апреля в Cinema Nuovo Olimpia на улице Via in Lucina проходил кинофестиваль стран Балтии. Меня пригласил туда Марио, молодой музыкант-холерик, который благодаря всеядной памяти и безграничному фонетическому таланту оказался способен запомнить все — красивые, скабрезные и абсурдные — эстонские фразы, которым я его обучала. Очаровательный малыш Марио, Моцарт Тома Хулца, кутенок с длинными ресницами и абсолютным слухом. Мне было чрезвычайно приятно, что он меня вызвал.
Вечер 27 апреля был красивым и светлым, от чрезмерных возлияний и непрерывной беготни по Villa Ada моя ангина при каждом глотке отдавала в уши, боль искрила синхронно с яркими лучами, просвечивающимися между palazzo. Я была стипендиатом Министерства иностранных дел Италии в римском университете La Sapienza, что вовсе не свидетельствовало о моих личных заслугах, поскольку с этой же стипендией по всей Италии разослали уйму эстонских девушек. Если рядом не оказывалось ни Марио, ни Луки, чтобы переливать в них брожение своей души, — fermento действительно очень хорошее слово, Эудженио Монтале накатывает, даже если ты им не любуешься, — итак, если для моего внутреннего брожения, вызванного теплым климатом, могучими пиниями и архитектурными красотами, не находилось более соблазнительных каналов и если я просто так не разъезжала по городу на маленьких вздрагивающих электроавтобусах, я посещала университет.
В тот вечер я опоздала на сеанс балтийских фильмов, потому что пришла с лекции поэтессы Бьянки Марии Фработты, которая рассказывала об итальянских поэтессах XX века и об их тяжелой жизни. «В антологии итальянской поэзии XX века Винсенто Менгальдо представлена только одна женщина. Кто-нибудь знает, как ее зовут?» — спросила Бьянка Мария, обладательница больших глаз и взгляда, требующего справедливости. У меня это издание имелось, но я не знала. Мне не пришло в голову искать там женщину, какой стыд. «Амелия Росселли», — объявила Бьянка Мария. Ах! Амелия Росселли страдала паранойей, тщетно просила у Горбачева убежища от ЦРУ и в конце концов выпрыгнула из окна дома в Трастевере.
