Шмиэл Сандлер
МОЙ ЛЮБЕЗНЫЙ ВЕНЬЯМИН
Деньги также могут развивать
идеи и делать историю.
Освальд Шпенглер
Глава первая
Диагноз доктора Берштейна
Неделю я не заглядывал в каракули Уилла. Бог знает, заглянул бы я туда вообще, если бы Уилл не умер. В воскресенье утром мне позвонил доктор Берштейн и сообщил прискорбную весть: - Старина, мне жаль... Мне очень жаль, я не хотел тебя огорчать... - Что случилось, Аркадий? - спросил я, предчувствуя беду. - Иванов повесился. - Как повесился? - На собственных подтяжках, - последовал циничный по форме и трагический по сути, ответ. Берштейн был уверен, что это самоубийство. Но я не сомневался, в том, что кому-то понадобилось убрать парня, и этот некто настиг его даже в больнице. - Кажется, он оставил тебе дневник, - заметил Берштейн, - почитай-ка его на досуге и ты увидишь, что он сумасшедший... Тело Уилла обнаружили ночью в туалетной комнате психиатрической больницы "Абарбанель" Когда его снимали с петли в глазах у него стояли слезы. Умирая, Уилл плакал, и это обстоятельство Берштейн использовал как аргумент для подтверждения своей версии: - Видишь, - сказал он мне, - перед смертью плачут только самоубийцы. Вспомни Есенина, у него тоже слезы не просохли, когда его из петли вынимали. Берштейн был педантичным человеком и регистрировал в картотеке все прежние Уилловы попытки произвести расчеты с жизнью. Он представил инспектору полиции документальное свидетельство таковых попыток и следователь, уважая мнение специалиста, не счел целесообразным копаться в этом и без того очевидном деле. Осмотрев туалетную комнату и тело удавившегося, инспектор принял версию Берштейна и в докладной на имя комиссара бат-ямовской полиции логически обосновал вероятность самоубийства, ссылаясь при этом на авторитетное мнение доктора Берштейна. Полицейский комиссар с уважением отнесся к аргументации медицинских экспертов, тем более что речь шла о душевно больном человеке. Дело благополучно закрыли, но меня не оставляло тревожное чувство. В глубине души я был убежден, что здесь что-то нечисто, и чем больше я вчитывался в Уилловы записки, тем более зрело во мне это убеждение. За неделю до несчастного случая, я посетил больного Уилла и он сказал мне, что перевел на мой счет пятизначную сумму в долларах. Тогда я был просто ошеломлен - откуда у пьяного попрошайки такие сумасшедшие деньги, теперь же, когда его не стало, я ощущал моральный долг непременно самому разобраться в загадочных причинах его гибели. Честно говоря, разбираться я стал бы, даже если бы он не оставил мне денег. С того времени как он попал в больницу, я чувствовал себя отчасти повинным в постоянно преследовавших его неудачах.
