* * *
Всё опять пошло наперекосяк.
Свежий ветерок летней ночи ворвался в тёмную комнату. Занавески пытались сдержать его и раздувались изо всех сил, притворяясь корабельными парусами, но проиграли — и тёмная комната мгновенно наполнилась запахами свежескошенной травы, тумана, отцветающей сирени и совсем немного — расположенной неподалёку конюшни.
Ветер промчался по комнате, полистал страницы лежавшего у окна древнего фолианта в деревянной обложке, позвенел сложными амулетами из стекла, хрусталя и кристаллов, раскачал висевшие на нитках под потолком пучки горьких трав. Заигравшись, он ворвался было внутрь белеющего на полке с книгами человеческого черепа и даже посвистел в пустых глазницах, но быстро отшатнулся и испуганный исчез.
— Хэть! — за подоконник уцепились ладони. — Сейчас…
Кряхтение, сопение и прочий оркестр звуков, которые обычно издаёт человек, очень не желающий быть услышанным. Ладони напрягаются, пальцы бледнеют, кажется, ещё чуть-чуть — и их владелец…
Нет.
Не получилось.
Руки соскользнули и, царапнув ногтями по дереву, скрылись за окном.
Шипение.
Негромкое: «Ай-й-й».
Вторая попытка. Более удачная — возможно благодаря тому, что в этот раз кряхтения и тяжёлого дыхания было куда меньше. Свет нарождающейся луны и звёзд заслоняет огромная чёрная тень, в комнате становится совершенно темно, и судить о происходящем можно лишь по звукам. Шорох ткани, скрип дерева, шелест бумаги… Громкий звон разбитого стекла.
Сдавленное ругательство.
В коридоре послышались шаги — быстро приближающийся цокот каблучков по деревянному полу.
— Вот ты и попался, — язвительно заметил голос в темноте. В изголовье кровати сверкнули два маленьких зелёных глаза.
— Тише!.. — зашипел второй голос, принадлежавший ночному любителю лазать в окна. Фигура пригнулась как можно ниже, стараясь слиться с полом.
Отворилась дверь — и свежесть летней ночи моментально сменилась невыносимым запахом формалина, перебитого тяжёлыми духами.
— Тальф! — позвали шёпотом. — Тальф, ты здесь?
Тёмный силуэт (а это был именно Тальф) замер, потому что домоправительница Эльма, чья высокая, строгая и тонкая фигура маячила на пороге, не могла видеть живые объекты, если те оставались неподвижны. У оживлённых магистром Хейлером слуг попадались разные отклонения: оно и неудивительно, ведь после смерти тела начинали стремительно и разнообразно разрушаться, но конкретно это нарушение Тальф считал очень полезным.
— Да, я тут, — отозвался человек в чёрном и показательно зевнул.
— Я слышала, как что-то разбилось!
Секундное замешательство.
