— Выгнать человека легче всего, Зоя Пахомовна! — говорил Федор, сидя на краю стола, Зое Грач, заведующей пионерским отделом горкома.
В этой молодой женщине его бесило все: и напряженное, смуглое, как орешек, лицо, и нарочитая скупость манер, и даже то, что ее надо было звать «Зоя Пахомовна», хотя была она, наверно, не старше его.
Зоя хотела что-то ответить, но взгляд ее упал на дверь. Там стоял Соболев, новый секретарь горкома комсомола, ладно сложенный молодой человек.
У Соболева были удивительные глаза — озорные и спрашивающие.
— Вас Федор зовут? Заходите ко мне, Федя!
И Рудаков направился за ним решительным шагом.
Федор беспокоился из-за своей сестры, которая до недавнего времени работала пионерской вожатой. Горком снял ее с работы за то, что она будто бы самовольно ушла в отпуск.
Но отпуск она просила, и прежний секретарь не собирался задерживать ее, но ни он, ни Грач не знали, кем ее заменить. Тогда директор школы сама отпустила Марьяну Рудакову, сама нашла девушку, которая заменила ее. «Как? — спросили в горкоме. — Решать вопросы без согласия горкома комсомола, когда старшие вожатые в нашей номенклатуре? Этак каждый будет поступать, как он захочет!»
Девушку срочно вызвали в горком. Она не пришла и уехала к родным в деревню. Когда она вернулась, ее пригласили на бюро. Марьяна уже поняла, что виновата: ведь она комсомолка, какое право она имела не явиться по вызову горкома?
На бюро Марьяна пришла вместе с братом. Он работал секретарем комсомольской организации железнодорожного узла и в горкоме бывал часто.
Когда Рудаков понял, что члены бюро хотят вынести его сестре строгий выговор, он, не попросив слова и не вдаваясь в подробности, обругал членов бюро за бездушие и бюрократизм.
Сестра его, сбитая с толку защитой брата, тоже стала вдруг во всем случившемся обвинять горком комсомола и не очень скромно заговорила о своих заслугах. Тогда Петрунин поставил вопрос на голосование: бюро объявило Марьяне строгий выговор и постановило снять ее с работы за недисциплинированность и за то, что она якобы не поняла и не признала своей вины.
Обо всем этом Федор рассказал Соболеву, изредка взглядывая на него и замечая, что Соболев все время трогал что-нибудь на столе: то пресс-папье, то мраморный письменный прибор, то одергивал сукно, словно с удивлением разглядывая новое свое хозяйство.
— А вам не кажется, товарищ Рудаков, что вас попросту могли попросить уйти с бюро? Ведь вас не приглашали! А, как же? — резко сказал Соболев.
— Ну и выгнали бы. Я разве вам о себе говорю? Я о сестре.