Семенов Юлиан
Пересечения
Матери моей Галине Николаевне Ноздриной посвящаю 1
Неторопливым, вальяжным, а потому начальственным жестом Назаров пригласил Писарева к длинному, отполированному до зеркальности столу совещаний, поднялся со своего рабочего места, сел напротив, сдержанно улыбнулся, отчего его сильное лицо со следами загара сделалось еще более литым, собранным, и спросил:
- Что будем пить? Чай? Или попросить кофе?
- Если позволите, кофе.
- Я-то позволю, а вот как доктора?
- На сердце пока не жалуюсь.
- Вам сколько?
- Сорок восемь.
- Не возраст, конечно, но уж пора начинать серьезно думать о здоровье.
- Как начнешь думать, -улыбнулся Писарев, чувствуя, как проходит скованность, охватившая его, только он переступил порог этого большого, в деревянных панелях кабинета заместителя начальника главка, - так непременно заболеешь.
- И то верно, - так же улыбчиво согласился Назаров и нажал кнопку, вмонтированную в этот блестящий стол рядом с телефонным аппаратом.
Вошла секретарь с блокнотиком в руках; Назаров покачал головой:
- Нет, писать сейчас ничего не будем. А вот не могли бы вы сварить кофе? Заслуженный артист, - он кивнул на Писарева, - от чая наотрез отказался. Если у нас остался зеленый, узбекский, - заварите мне чашку, пожалуйста, только не крепко, чтоб сердце не молотило; эскулапы требуют соблюдать режим, - пояснил Назаров и, сцепив сильные пальцы, придвинулся к Писареву, опершись локтями о стол.
"И как локти; не покатятся? - успел подумать Писарев. - Стол словно каток".
...Он всегда с почтением относился к тем, кто умел кататься на коньках. Отец как-то привел его в парк культуры; это было в последнюю предвоенную зиму; гремела музыка: "Утомленное солнце нежно с морем прощалось"; юноши и девушки в байковых курточках и модных тогда очень широких шароварах катались по льду; звук, который издавали коньки, соприкасаясь со льдом, был хирургическим, жестким.
В раздевалке отец посадил его в кресло, привернул коньки ремнями к ботинкам и сказал:
- Сейчас я надену свои, серебряные, и научу тебя кататься.
Сане Писареву было тогда восемь лет, а отцу тридцать два, и он казался ему очень старым, но самым красивым и умным; он очень жалел отца, особенно после того, как папу сняли из-за брата Лени с работы и ему пришлось перейти слесарем в автобазу редакции "Известий".
- Ну, пошли, сына, -сказал отец, забросив на плечо свои ботинки, связанные тесемочками. - Давай руку.
Саня поднялся, хотел было протянуть отцу руку, но нога его подвернулась, и он, не удержавшись, упал, больно ударившись локтем об урну.
