Перевал

— Корите, ругайте меня, эжеке, не обижусь, все снесу. Мне бы, непутевой, ухватиться тогда покрепче за ваш подол да следовать за вами. Уж вы заступились бы за меня, глупую, как за родную сестру. Я не забыла. «У нас с тобой и горести одни и дорога общая», — говорили вы. Да, послушайся я вас, не пришлось бы мне терпеть, чего и собака не вынесет. Страшно мне было преступить обычай предков: «Камень остается там, где упал, а девушка — куда ее выдали замуж». К тому же своего Текебая пожалела бросить…

Зуракан не плакала, не убивалась. Просто спешила выложить все пережитое.

— Кому, как не вам, эже, расскажу я свои горести? Поначалу я даже ликбез посещала, хотя Букен, старшая жена бая, и дыхнуть не давала, взвалила на меня все хлопоты по дому. Скоро моему учению пришел конец: взбунтовалась байбиче. «Воображаете, мол, если женщина научится грамоте, так ей уже народом править? Не бывать этому никогда! Научитесь-ка лучше с казанами управляться да посуду мыть!» — напустилась она на меня и на Каликан, младшую жену бая. Да и, признаться, грамота давалась мне туго… Как дошло до «те» и «се», голова у меня сделалась словно кадка. «Кто знает, может, и вправду говорят, что нечистый дух совратит женщину, познавшую грамоту, — подумалось мне. — Авось без нее проживу. Как-никак бай и байбиче, лишь бы я работала на совесть, не обидят. Сами же твердят: «Твое за нами не пропадет». И перестала я в ликбез ходить. Впряглась в работу. Вы видели, эжеке, какие вязанки хвороста таскала я на спине к байской юрте… Одежда на мне поизносилась, ходила в лохмотьях, похожая на шелудивого жеребенка. Смотрю, мы с Каликан таем день ото дня, а байбиче не унимается, на нас вымещает свою злобу: «О боже, знаете ли вы, что говорит ваша новая власть? Что бай, что малай, что байбиче, что служанка, — видите ли, все перед законом равны. Слыханное ли дело!» Она трясла своим подолом прямо у нас перед носом, мол, я и сама хожу в отрепьях, не одни вы!

Помню, как-то под вечер гурты возвратились к загонам. Мы собирались варить эджигей. Букен распорядилась поставить на дойку полсотни овец: попарно, голова против головы. Все белоголовые рыжие матки выстроились в ряд. Ай-яй, эже, знали б вы, как я люблю доить овец! Забываюсь даже, когда дою, сама не знаю почему… Так и бегают у меня пальцы по вымени, а в подойник стекают струйки молока: шыр-шор, шыр-шор!.. Молоко пенится, пузырится, теплым молочным духом веет в лицо. На лбу у меня выступает пот и по телу разливается тепло, млею вся, когда оголенные до локтей руки обрызгиваются белыми каплями…