Тот взгляд брата я долго не мог забыть. Я и теперь его помню… Раньше Нурли никогда так на меня не смотрел…
Был один из декабрьских дней войны. К тому времени семья наша уже крепко хлебнула из полной чаши военных бед. Война была далеко, а беда близко. Мой старший брат ушел в ее первые дни. Скоро от него пришло три письма, а потом Агамурад замолк. На второго моего брата, Довлета, мы получили похоронку в прошлом году… еще мама была жива…
Только отец продолжал писать – хоть как-то поддерживать нас… Он служил в строительном батальоне.
Нурли четвертым уходил на фронт из нашей семьи. Он был старшим в доме после того, как ушли отец, Агамурат и Довлет.
Обе невестки относились к нему с большим уважением.
Сейчас-то мне ясно, что за таким отношением к Нурли стояло прежде всего уважение обеих гелнедже к своему очагу. Это чувство трудно объяснить. Однако оно должно жить в каждом достойном мужчине и в каждой достойной женщине. Так мы считаем!
Нурли ведь был еще совсем молод и гелнедже ничего не стоило бы взять да и вовсе его не слушать, не уважать. Жить себе как захочется…
Что бы он им смог сделать?.. Однако ничего подобного ни старшая, ни младшая гелнедже себе не позволяли!
Но и Нурли, конечно, старался! Звание хозяина Нурли оправдывал. Как и отец когда-то, он позже всех ложился и раньше всех вставал… Мы все, конечно, видели, как он старался изо всех сил, чтобы семья не голодала.
Иногда он брал меня на реку – показать свои особые тайные места, где рыба лучше клюет… Когда-то рыбная ловля была для нас скорее забавой. Теперь она сделалась источником пропитания.
Когда удавалось поймать рыбку покрупней – вот это был праздник! Теперь я уж и не знаю как, но обычно как-то удавалось раздобыть немного масла. И тогда все торжественно ели жареную рыбу!
Но чаще мы с Нурли могли наловить мелочь – с детскую ладошку величиной, а то и еще меньше. Тогда гелнедже запекала рыбу на углях, сначала обмазав каждую глиной…
Но все это осталось в прошлом. Сегодня Нурли уходил на фронт. Ему не хотелось лишних слез и причитаний. Он попрощался с нашими женщинами, с племянниками, с дядюшкой Донли ага, со всеми соседями. И все. И мы ушли. Я провожал Нурли далеко за село.
В тот раз, может быть, впервые он назвал моё настоящее имя.
Прежде, в более веселые времена, у меня были прозвища. То – словно был я старший в семье брат – величают Язлы ака. То вдруг крикнут:
– Эй! Мятое ведро! – тоже про меня…
Они все любили меня поддразнивать. Но, с другой стороны, вроде как-то неудобно – все-таки люди взрослые… И каждый тут оправдывался, как умел. Мама, например, всегда говорила, что человек, который имеет всякие клички, может не бояться дурного глаза. И потом давала мне прозвища без всяких сомнений. Только “Мятое ведро» казалось маме длинным. И она звала меня просто Емшик – Мятый.
