Перед визитом к советнику я полночи проплакала, а под утро мне приснился наш маленький, золотобровый и хрупкий, словно фарфоровый пастушок. Он смешно топал в голубых пинетках вокруг стола и звал меня мамой. Мне было жутко и радостно, и даже уши закладывало, как при подъеме в гору, а проснулась - в горле ком. Хотела рассказать Джефу, но передумала. Все равно не поймет.
Зато советнику все живописала в красках: и мое фиаско в центре репродукции, и маленького, который каждую ночь снится, и очередь на усыновление, которого пока дождешься - поседеешь. Советник равнодушно кивал и в тетрадку все записывал, а потом взглянул на меня поверх очков, совсем как Джеф, когда сердится, и спросил:
- Фрау Хоффман, а не желаете ли завести «собачку»? По–моему, неплохая альтернатива…
- Что? - опешила я. - «Собачку»? Я ребенка хочу, сына или дочку, настоящего ребенка, человеческого. А вы мне кого предлагаете? Что за тварь такую?
- Ну, - советник поднял палец, как указку, сразу сделавшись похожим на школьного учителя, который вот–вот изречет что–то разумное и вечное, - собственно, «собачки» - не люди. Но они очень восприимчивы, я бы сказал, это самые восприимчивые существа на планете. Из одной и той же особи можно воспитать кого угодно: ласкового домашнего зверька, ну, хомячка, к примеру, или попугайчика, сторожевого пса, цирковую лошадь или человека. Понимаю, странно звучит, но попробуйте - сами убедитесь. Они все схватывают на лету.
А чем черт не шутит, подумала я. Попробовать, что ли, эту… «собачку»? Что я теряю, в конце–то концов? А не получится, отдам обратно в питомник, пусть другие воспитывают.
Джеф, как ни удивительно, обрадовался:
- Давно пора завести малыша. А то у нас как–то мертво.
Мертво… Каково, а? Крутишься день деньской, изучаешь всякий фэн–шуй, подбираешь обои под цвет ковра и кактусы под цвет занавесок - и вот она, благодарность.
- Как в оранжерее, - сказал. - Сплошные искусственные ландшафты.
Мы немного поспорили, и в тот же вечер отправились в питомник, выбирать «собачку». Мрачная косоугольная коробка из железо–бетона и черного бронированного стекла, втиснутая между студенческим общежитием и маленькой частной школой, изнутри оказалось чем–то средним между зоопарком и тюрьмой для душевно нездоровых преступников. На дне крошечных загончиков–камер мутный, как спитой чай, мрак, копошился, бурлил и повизгивал. В нем что–то жило, но что именно - не разглядеть за густой завесой из шепота, лая, желтых дымчатых бликов, запахов и вздохов. Лишь в коридоре теплились под потолком голые лампочки, о которые стукались на лету сытые майские жуки.
