Если бы Пушкин…

Эта книга – не о Пушкине. А имя Пушкина в ее заглавии возникло потому что, когда она сложилась, мне сразу – невольно – пришла на ум наивно простодушная реплика героя одного из рассказов Михаила Зощенко:

– Это был гениальный и великий поэт. И приходится пожалеть, что он не живет сейчас вместе с нами. Мы бы его на руках носили и устроили бы поэту сказочную жизнь, если бы, конечно, знали, что из него получится именно Пушкин.

Писатели и поэты, о которых я рассказываю в этой книге, жили в наше время. Как говорит герой Зощенко, «вместе с нами». Некоторых из них (Пастернака, Мандельштама, Ахматову, Ходасевича, Булгакова, Василия Гроссмана, того же Зощенко), сейчас уже привычно именуют – как зощенковский герой Пушкина – великими и гениальными. Но при жизни никто не спешил носить их на руках и устраивать им сказочную жизнь. Их не печатали (Булгаков), изгоняли из страны (Ходасевич), обрекали на голод и нищету (Зощенко), загоняли на верную гибель на Колыму (Мандельштам), а то и просто убивали (Бабель).

Путь прозаиков и поэтов следующего поколения, о которых рассказывается в этой книге – Владимира Войновича, Наума Коржавина, Владимира Корнилова, Александра Галича, Бориса Хазанова, Аркадия Белинкова – тоже не был усыпан розами. Их тоже не печатали, мордовали, выдавливали в эмиграцию.

Обращаясь к книгам именно этих писателей и поэтов, я не думал о близости их писательских судеб. Я просто писал о тех, чьи книги и стихи любил и писать о которых мне было интересно. А то, что судьбы их оказались так схожи, это вышло… чуть было не написал: «случайно».

Нет, конечно, не случайно. В этом проявилась некая закономерность. Чем ярче, самобытнее, крупнее художник, тем печальнее, а нередко и трагичнее его судьба.

Это что же, концепция, значит, у меня такая?

Да нет, все объясняется куда как проще.

С ранней юности у меня было так, что книги (романы, повести, стихи, поэмы), которые мне нравились, которые я любил, в нашей советской печати неизменно именовались ущербными, упадочными, идейно порочными. А от книг (романов, повестей, стихов, поэм), которые У НИХ считались высшими художественными достижениями, меня тошнило.

Какая же это концепция?

Впрочем, если кому-нибудь захочется назвать это концепцией, пусть будет так. Я не возражаю.

Бенедикт Сарнов 5 августа 2007 г.

Сперва это была шутка. Непритязательная, ни к чему не обязывающая светская болтовня…

Она пришла в неописуемый восторг и даже захлопала в ладоши, узнав, что я являюсь основателем новейшей литературной школы МОВИСТОВ, от французского слова mauvais – плохой, – суть которой заключается в том, что так как в настоящее время все пишут очень хорошо, то нужно писать плохо, как можно хуже…